Клаус Манн - Петр Ильич Чайковский. Патетическая симфония

После наездницы выступали дрессированные медведи, потом трое канатоходцев в белых трико, потом укротительница львов, одетая в клетчатую юбочку, как шотландский солдат. Она то и дело стреляла в воздух из огромного револьвера и издавала оглушительные вопли, намного более устрашающие, чем приглушенное рычание зверей. Затем последовал большой номер с лошадьми, а в заставках — клоуны. Петр Ильич получил огромное удовольствие. Он от души смеялся над клоунами, переживал за канатоходцев, демонстрирующих опасные трюки, и восхищался неуклюжей сноровкой танцующего медведя. Больше всего он восторгался публикой, ее энтузиазмом и забавными выкриками. «Как здесь славно, — думал Петр Ильич. — Вот теперь я рад, что приехал в Париж». Он забыл и о светских дамах, и о досадной критике, и о «Могучей кучке». В антракте он выпил в буфете несколько рюмок коньяку. Шум и толкотня нисколько не раздражали, даже скорее успокаивали его. Он наблюдал за многодетными отцами, возглавляющими целый полк мальчиков и девочек, в постоянном беспокойстве, что их подопечные разбегутся и набезобразничают; за кокотками, бросающими томные взгляды из-под цветастых шляпок; за щеголями с окраинных бульваров, которых узнаешь по напомаженным черным усикам, слишком узким бедрам, слишком высоким накрахмаленным воротничкам, слишком остроносым туфлям. Ему здесь нравилось все: парижский жаргон, стремительная, остроумная речь, звонкий смех. Здесь он был счастлив.

Он обратил внимание на очень хорошенькую девушку и только потом на юношу, с которым она беседовала. У девушки было бледное, напряженное, удивительно миловидное лицо и продолговатые, темные, страстные глаза. На ней было плотно облегающее фигуру, очень простое платье черного шелка, подчеркивающее высокую молодую грудь. Сзади юбка была, согласно моде, пышно присобрана. Юноша, с которым она беседовала, стоял спиной к Петру Ильичу. У него были мягкие, матовые, белокурые волосы, коротко выстриженные на затылке. Юноша был без пальто, в приталенном костюме из английской ткани в крупную клетку, довольно сильно поношенном, но не лишенном сдержанной элегантности. Девушка рассмеялась так, что серебристое эхо раскатилось по всему фойе. При этом она откинула назад голову, и бледное лицо ее с обведенным темной помадой широким ртом и продолговатыми глазами в резком свете газовых ламп казалось беззащитным, милым и трогательно напряженным, несмотря на всю веселость. Юноша откликнулся совсем другим смехом, шероховатым, нежным и немного надменным. Этот смех о чем-то напомнил Петру Ильичу. Он на пару секунд закрыл глаза, чтобы прислушаться к себе, вспомнить, где он мог слышать этот смех. Когда он снова открыл глаза, юноша успел обнять свою прелестную спутницу, и, тесно прижавшись друг к другу, непрерывно болтая и смеясь, они пробирались сквозь толпу к выходу.

Петр Ильич почувствовал: «Я должен идти за ними. Я должен пройти за ними весь бульвар Клиши. Я должен за ними наблюдать, как они смеются и уверенно шагают сквозь толпу, оба такие молодые. Мне непременно нужно вспомнить, откуда мне так знаком смех этого юноши».

Он бросился к гардеробной, в спешке потребовал свою шубу, дал излишне много чаевых и, небрежно набросив шубу на плечи, побежал к выходу. На бегу он размышлял: «Догоню ли я их? А вдруг они уже пропали из виду?»

На бульваре Клиши, несмотря на поздний час, было чрезвычайно людно. На тротуаре, в резком свете газовых фонарей, в толпе смешались шлюхи с благопристойными дамами, сутенеры с офицерами, молодые продавщицы, арабы и негры. У открытых в сторону улицы кафе людской поток, сопровождаемый облаком шума и запахов, приостанавливался. Ободранные мальчишки торговали газетами и орехами, и их полужалобные-полугневные выкрики растворялись в звуках танцевальной музыки, доносящихся из кафе. На углу бульвара Клиши и площади Пигаль стоял оборванный старик с изуродованным проказой лицом и безгубым провалом рта. Он тихо, почти шепотом, напевал какую-то балладу, содержание которой, если прислушаться, было жутковатым и трогательным. Петр Ильич, отвернувшись, бросил монету в его костлявую руку. Его охватили жалость и отвращение, он вообще страшно боялся нищих и был уверен, что они приносят ему несчастье.

Вот в этой толпе и затерялась очаровательная молодая пара — прелестная девушка и юноша, смех которого его так взволновал. Петр Ильич сильно огорчился. «Они пропали, — подумал он, и от расстройства походка его стала замедленной и Тяжелой. — Они принесли мне радость и поэтому как сквозь землю провалились. Нет, конечно, они не провалились сквозь землю. Они в обнимку вошли в один из этих темных домов, и теперь они там предаются страсти…»

Залитая искусственным светом, наполненная шумом ночь была теплой. Во влажном воздухе уже веяло весной. Петру Ильичу от ходьбы стало жарко, ему мешала накинутая на плечи шуба. Его напугала негритянская девочка, которая выпрыгнула неизвестно откуда и стала плаксивым голосом предлагать ему спички. Она смотрела на него широко распахнутыми, усталыми глазами из-под темной копны кучерявых волос. Когда Петр Ильич наклонился, чтобы положить монетку в черную руку с совсем светлой, как будто отбеленной ладошкой, шатающейся походкой приблизилась мать-негритянка. Она возникла как огромная тень за спиной своей побирающейся дочери и забормотала слова благодарности в адрес щедрого господина. Слова эти звучали как проклятие. Судя по огромным размерам живота под льняным фартуком, женщина была беременна. Лицо ее было таким же расплывшимся, как и ее тело. Это было уже не человеческое лицо, а громадная, бесформенная поверхность, на которой сверкали глаза и то и дело мелькали белые зубы.

Петр Ильич задом попятился прочь от беременной негритянки, не в состоянии отвести от нее взгляда. «Она принесет мне страшные несчастья, — думал он, уставившись на бесформенное тело. — Все беременные женщины приносят мне несчастье, а уж эта и подавно! О, горе несчастной, и мне тоже горе, потому что смотрю на нее!» Наконец он нашел в себе силы повернуться к ней спиной. Тяжелыми, неуклюжими шагами он заспешил прочь, обеими руками прижимая к груди шубу. Из полуоткрытой двери кафе доносились звуки вальса. Петр Ильич вошел в кафе.

Он заказал у стойки двойной коньяк, залпом выпил его и заказал еще один. Девушка за стойкой попыталась завязать с ним беседу, сказала что-то про весну, ждать которую осталось совсем недолго. Это была пышная брюнетка с тенью усиков над верхней губой, и говорила она с южным акцентом. Петр Ильич не ответил, девушка пожала плечами. На длинных кожаных скамейках, под зеркалами в позолоченных рамах сидели другие девушки, а перед ними на грязных мраморных столах стояли чашки с кофе или стаканы с зеленоватым напитком. «Это, должно быть, абсент, — подумал Петр Ильич. — Я тоже мог бы выпить стаканчик. А вот очаровательная юная пара, которая мне так понравилась, действительно сквозь землю провалилась».