Клаус Манн - Петр Ильич Чайковский. Патетическая симфония

Двенадцать часов спустя, за первым завтраком в чудесной новой квартире, Модест произнес, наливая чай:

— Эта новая симфония — великое и сложное произведение. Публика ее не поняла. Но она станет самым знаменитым твоим произведением Петр. Ей нужно найти подходящее название. Просто Шестая симфония — этого недостаточно.

Петр Ильич в своем длинном верблюжьем халате, сидя за накрытым с любовью столом, казалось, наслаждался уютом и был в блестящем расположении духа. Он тоже считал, что симфония заслуживает особенного названия. За гренками с вишневым вареньем Петр Ильич, Модест и Владимир подбирали подходящее и звучное название для симфонии № 6.

— Программная симфония, — не переставая жевать, предложил Модест. — Программная симфония — это не такое уж плохое название.

— Но и не такое уж хорошее, — заметил юный Боб.

— Оно прежде всего потому не подходит, — объяснял Петр, посмеиваясь себе под нос, — что программа-то у симфонии есть, но тайная, смысла которой никто никогда не узнает, — и, продолжая посмеиваться, он посмотрел на Владимира.

Названия рассматривались самые разнообразные. Боб предложил назвать симфонию Трагической и тут же покраснел, потому что ему самому это название показалось довольно претенциозным.

Вдруг Модест с такой силой ударил по столу, что зазвенели чайные стаканы. «Symphonie Pathétique!» — воскликнул он. Всем троим сразу стало ясно, что это самое подходящее название.

— Ты из нас всех все-таки самый одаренный! — смеясь, хвалил его Петр Ильич. — Каждый раз, когда Патетическую симфонию будут исполнять в память обо мне, в программе должно быть написано: «Автор названия — дорогой Модест!»

Днем Петр Ильич занимался своими делами: он встречался с управляющим Императорского театра и принимал у себя немецкого музыкального критика. Вечером он в сопровождении Модеста был на очень посредственном любительском спектакле — опере «Маккавеи» Антона Рубинштейна. По дороге домой он долго извинялся перед братом за то, что потащил его с собой.

— Но это был мой долг перед стариком Рубинштейном, — говорил он. — У каждого в жизни есть обязанности.

На следующий вечер он пригласил Модеста и Владимира, обоих братьев Лютке и красавца Буксгевдена в Александрийский театр на «Горячее сердце» Островского. Собравшаяся в ложе Чайковского компания вела себя во время спектакля шумно и вызывающе, особенно братья Лютке, которые в самые сентиментальные моменты заливались хохотом. Юный Боб тоже был в особенно веселом расположении духа и заигрывал со всеми красивыми барышнями в партере, что в свою очередь давало его друзьям повод для смеха и бойких шуток. В антракте Петр Ильич навестил в гримерной исполнителя главной роли, актера Варламова, чтобы сделать ему комплимент относительно его игры.

— Вы превосходны, друг мой! — говорил Петр Ильич. — Вы играете непревзойденно!

В ответ господин Варламов мрачно усмехнулся.

— Странно, как раз сегодня я очень спешу закончить спектакль, — пояснил он, подводя брови черным карандашом. — Я еще хочу принять участие в спиритическом сеансе.

Петра Ильича очень развеселило то обстоятельство, что актер Варламов увлекается спиритизмом. На протяжении всего антракта они оживленно беседовали на тему духов, жизни после смерти, а также смерти как таковой.

— Ну, — в завершении беседы заметил Чайковский, который много и громко смеялся, — будем надеяться, что нам с вами, дорогой Варламов, еще не скоро предстоит встреча с курносой бедой, как я называю матушку смерть, ха-ха-ха!

После спектакля Петр Ильич в сопровождении своей оживленной свиты отправился в ресторан «Лайнер», который находился всего в нескольких шагах от театра. Мужчины в военной форме и вечерних костюмах, смеясь и болтая, склонялись к дамам, чьи обнаженные плечи сверкали в ярком свете ламп. Петр Ильич здоровался со знакомыми, а Модест с молодежью пошли искать свободный столик.

Увядающая, пестро разодетая и сильно накрашенная дама, супруга одного высокопоставленного чиновника, приторно сладким голосом обратилась к Петру Ильичу, обмахиваясь веером из черных страусиных перьев.

— А, вот и маэстро! Разрешите поздравить вас с успехом!

— С каким успехом? — с заметным раздражением спросил Петр Ильич, который не успел снять шубу и которому вдруг стало невыносимо жарко.

— Ну, ну! — пожурила его дама и шутливо погрозила ему пальцем, как будто намекая на что-то предосудительное. — С новой симфонией, само собой разумеется! Очень эффектно, eher maitre! [21] Дорогой маэстро (фр.). Немного грустно и очень громко, но крайне эффектно!

Петр Ильич попробовал улыбнуться, но вместо улыбки у него получилась гримаса. «Как же мне от нее отделаться? — подумал он. — Какая глупая особа, и что это она так громко смеется? А ведь в ее словах есть доля правды. Возможно, великое покаяние получилось слишком эффектным, только публика этого не заметила, а глупая матрона случайно попала в самую точку. Может быть, мне оно не удалось — недостаточно жестко, недостаточно точно, слишком расчетливо, слишком сентиментально — сплошное тщеславие, самообман, пустой звук. О строгий Всевышний, помилуй мою бедную душу. Ближе мне к истине не подобраться, точнее мне ее не выразить…»

Пока он вот так, не снимая шубы, стоял и предавался мучительным раздумьям, его увидел режиссер маленького ресторанного оркестра, и, когда он стал прощаться с неприятной дамой с веером, музыканты вдруг заиграли мелодию Чайковского — «Вальс цветов» из «Щелкунчика».

Петр Ильич вздрогнул, и лицо его побагровело. В неожиданном приступе гнева он закричал: «Прекратите!» и резко замахнулся рукой. Рука его в толстом рукаве шубы казалась по-медвежьи неловкой, как будто он замахивался мохнатой лапой. «Прекратите!» — еще раз закричал разгневанный Петр Ильич.

Музыка стихла, и администратор уже спешил на место происшествия.

— Покорнейше прошу прощения, — медленно и торжественно гнусавя, произнес он, поглаживая свою жидкую рыжеватую бородку, обрамляющую бритый подбородок. — Музыканты хотели сделать маэстро приятное. Но маэстро немного возбуждены, и это понятно. Позвольте вашу шубку? Господин брат уже нашли столик-с.

Петр Ильич снял шубу и молча протянул ее администратору, который принял ее с подобострастным и в то же время полным достоинства видом, чтобы немедленно передать гардеробщику.

— Мы очень, очень рады вас здесь приветствовать, — продолжал навязчивый администратор, глядя на знаменитого гостя бесцветными, лишенными ресниц глазами, как будто подернутыми пеленой или затянутыми пленкой. У этого странного и неприятного человека было вытянутое румяное лицо и любопытный нос с величественной горбинкой. Он был одет в длинный сюртук парадного покроя с широкими плечами и узкий в талии.