Клаус Манн - Петр Ильич Чайковский. Патетическая симфония

— Маэстро долго были в отъезде? — спросил он с совершенно неуместным интересом, сильно сморщив свой любопытный нос. Без сомнения, его сходство с неким отвратительным господином, с которым Петр Ильич когда-то очень давно был знаком, было поразительным и пугающим. Он отличался непроницаемой рассеянностью и безжалостной навязчивостью агента Зигфрида Нойгебауэра.

— Подайте мне стакан холодной воды, — сказал Петр Ильич.

— Маэстро наверняка имеют в виду стакан минеральной воды, — администратор улыбнулся, обнажив кроличьи зубы неприятного цвета. — Маэстро известно, что в Санкт-Петербурге легкая эпидемия холеры, — продолжал он медленно, торжественно выговаривая каждое слово. — Это было бы очень, очень большой неосторожностью — пить сырую воду.

— Я сказал, стакан холодной воды! — прикрикнул на него Чайковский.

Администратор преданно и заговорщицки улыбался, его бесцветные глаза с поволокой несколько секунд пристально смотрели на Петра Ильича, потом он с поклоном удалился.

Петр Ильич, чувствовавший себя скованно в тесноватом фраке и в окружении посторонних, с высоко поднятой головой и с окаменевшим багровым лицом прошел через переполненный зал ресторана к столику, который занял Модест с молодыми людьми. Он остановился рядом со стулом Владимира. Граф Лютке как раз рассказывал французский анекдот пикантного содержания, и, когда он под оживленный смех завершил свой рассказ, появился администратор со стаканом воды. Слегка склонив набок голову, со слащаво-насмешливой улыбкой на лице он подал его Петру Ильичу на серебряном подносе.

— Что ты стоишь, Пьер? Садись! — сказал Владимир, все еще смеясь над блестящим анекдотом Лютке, повернувшись вполоборота к Петру Ильичу.

— Сейчас, — ответил Петр Ильич. — Я хочу только выпить стакан минеральной воды. Меня жажда замучила.

Положив одну руку на плечо Владимира, он другой рукой поднес стакан к губам. Администратор наблюдал за ним с чрезвычайно заинтересованным, даже выжидательным видом, сморщив нос и, как святоша, сложив руки на животе.

Петр Ильич сделал большой глоток. Вода была теплой, вкус у нее был пресный, неприятный, вызывающий тошноту.

«Так вот какой привкус был во рту у матушки. Таков привкус напитка, приносящего избавление. И у меня теперь на языке, на деснах, в горле тот же самый привкус, как был у тебя, дорогая матушка. Ты тоже не побоялась и послушно глотала. Непослушным детям, которые не хотят принимать лекарство, говорят: будь паинькой, подумай о матушке! Ее всегда нужно слушаться! Вот я сейчас еще раз поднесу стакан к губам».

Петр Ильич посмотрел на темные, мягкие и кудрявые волосы Владимира.

— Я сегодня опять пару раз слышал, как ты кашляешь, сказал он, не убирая руки с плеча Владимира, держа в другой руке полупустой стакан воды. — Ты должен беречь свое здоровье, радость моя! Я хочу, чтобы ты стал большим, сильным и счастливым и дожил до девяноста пяти лет!

— Ах, я и так себя берегу! — сказал юный Боб. — И чувствую я себя превосходно! Ты допил наконец свою воду?

— Да, — ответил Петр Ильич. — Теперь я ее допил.

Стакан был пуст.

Мимо прошла цветочница, и Петр Ильич купил у нее букет фиалок. У женщины было широкое лицо с мутными и печальными глазами. Петр Ильич заметил, что она на сносях. Ему стало не по себе при виде ее раздутого тела. Отвернувшись, он протянул ей щедрые чаевые. Женщина шевелила губами, произнося добрые пожелания, которые звучали как проклятия.

Петр Ильич положил букет фиалок рядом с тарелкой Владимира. Одновременно он поставил пустой стакан из-под воды рядом с бокалом юного Боба.

Последнее решение оставалось за высшей инстанцией. Она могла бы распорядиться так же, как в прошлый раз, после того ледяного купания в Москве-реке, когда смелая провокация закончилась простудой. Но на этот раз она распорядилась по-другому. Болезнь дала о себе знать уже на следующее утро.

Поскольку Петр Ильич жаловался на сильную тошноту, Модест посоветовал ему принять касторовое масло. Владимир спросил, не позвать ли доктора Бертенсона, но Петр Ильич энергично запротестовал.

— Не нужно ни касторки, ни доктора Бертенсона, — голос его был хриплым.

Он смотрел в окно, мимо Владимира и Модеста. Был ясный и теплый осенний день.

— Я пойду немного прогуляюсь, — заявил Пьер. — Между прочим, у меня встреча с Направником в кафе «Опера».

Владимир нежно и вопросительно посмотрел на него.

— Но ты действительно неважно выглядишь, — сказал он, положив свою красивую прохладную руку на руку Петра Ильича. — Ты не должен переутомляться. Не гуляй слишком долго.

Петр Ильич погасил в пепельнице сигарету, которую только что зажег.

— Со мной все в порядке, — сказал он, медленно вставая.

Он велел Назару подать ему пальто. Деревенский парень, которому Модест сшил на заказ роскошную ливрею, приобрел белые чулки и туфли с пряжками, помог ему одеться.

— Принеси мне и шарф, — попросил его Петр Ильич. — Мне кажется, сегодня прохладно. — И, когда слуга подавал ему шерстяной шарф, он вдруг добавил с мягкой улыбкой: — Во Флоренции было теплее. Ты помнишь, сынок?

— Так точно, Петр Ильич, — ответил молодой Назар Литров, по-военному вытянувшись.

Петр Ильич окинул коренастого малого рассеянным доброжелательным взглядом, от напомаженного пробора до широких башмаков с пряжками. Потом он достал из кармана пару серебряных монет.

— Вот, сынок, — он протянул Назару деньги. — Купи себе девку покрасивее!

Слуга с улыбкой поклонился. В это время Чайковский уже медленно направлялся к входной двери. На пороге он еще раз обернулся.

— Я хочу только еще разок взглянуть на Неву, — сказал Петр Ильич, отчего улыбка на лице Назара сменилась на недоумение.

Больной уже через полчаса вернулся с прогулки, так и не встретившись с Направником. Взволновавшемуся Модесту он объяснил, что головная боль и тошнота немного усилились. Но и сейчас он ни о каком враче и слышать не хотел. «Со мной все в порядке!» — повторял он упрямо и раздраженно. По крайней мере, он позволил Назару обернуть себя в горячий фланелевый компресс. Лежа на диване, он занялся корреспонденцией: написал два письма и одну открытку, а когда хотел начать третье письмо, ему пришлось встать. Он торопливо, неуверенным шагом направился в уборную. У него одновременно началась сильная диарея и такая же сильная рвота. Когда он вернулся в гостиную, лицо его было белым, а руки тряслись.

— Сейчас я сбегаю за Бертенсоном! — сказал Боб, в то время как Модест снова что-то бубнил про касторку.

— Ни в коем случае, — сказал Петр Ильич тоном, не терпящим возражений. — Мне уже лучше. Может быть, я смогу уснуть.

Его снова уложили на диван.