Михаил Ишков - Адриан. Золотой полдень

Все начали убеждать меня в противном. Фаворин, отъявленный спорщик и непревзойденный знаток риторики и философии, принялся утверждать, что всякому любителю философии, стремящемуся приобщиться к мудрости Зенона или Эпикура, следует пренебрегать своей внешностью. Что растет, пусть растет, ибо мысли свои следует направлять не на худшее и безразличное, но на лучшее и добродетельное. При этом все требовали воздать Мезомеду за его труды.

Я поаплодировал поэту.

Не — ет, объяснили мне, Мезомеду следует воздать золотыми аурелиями.

В каком количестве, спросил я у скромняги Мезомеда.

Тот потупился и признался, что сотня золотых его вполне бы устроила.

Я поостерегся от подобной расточительности и в ответ сочинил неплохую, как мне кажется, эпиграмму. (Текст отыщешь на странице пятнадцатой, в приложении, после черты). Смысл ее в том, что поэзия не средство для наживы.

Лупа, если бы ты знал, какие суммы состоятельные граждане в Кампании тратят на лучших парикмахеров, с каким вниманием они относятся к каждому волоску, проклюнувшемуся на подбородке, ты вконец бы разочаровался в людях. Порой я становлюсь ненавистным самому себе, порой воображаю себя вожаком стаи, в которой стоит вожаку охрометь, как все тут же примутся ломать себе ноги или, что еще хуже, прикидываться хромыми.

Это раздражает, как раздражает пустопорожняя болтовня, какой развлекается моя свита во главе с Сабиной. От них никакого толку, разве что от Луция Цейония Вера. Это приятный молодой человек, оказывается, знает толк в приготовлении блюд. Его гастрономический вкус само совершенство. По поводу того или иного кушанья он готов разглагольствовать часами. К тому же у него очень злой язычок. Это внушает уважение.

Что касается бороды, я вовсе не против подобной растительности. Как мне помнится, единственный человек, который никогда не расставался с бородой, был вольноотпущенник Лонга Эвтерм.

Помнишь, он спас тебя от ярости Регула?

Признаюсь, мне всегда нравилась его бородка, она была аккуратна, в меру подбита сединой и придавала ему вполне достойный вид. По его совету, кстати, я прикрыл язвы на моем лице подобной декорацией. Но когда все вокруг бородаты, это вызывает меланхолию — стоит ли тратить жизнь на то, чтобы внушить подданным мысль не бриться? Как объяснить — поступайте так, как того требует добродетель, а не цезарь? К сожалению, эту истину очень трудно растолковать населению.

Легче вдолбить…

Однако «секрет тайны», как насмешливо выражается Вер, заключается в том, что вся эта суматоха с растительностью на подбородке, бесконечная болтовня, которой пробавляется моя свита бесчисленные подарки, на которые не скупятся местные состоятельные граждане — это далеко не пустяки.

Иногда я задаюсь вопросом, ради чего я отправился в путешествие в этот когда‑то благодатный край? Моей целью было познакомиться с положением дел, постараться исправить недостатки, составить план перемен и посчитать, сколько на это потребуется средств. Глянул бы ты на Таррацину — город и порт окончательно пришли в упадок. Главные крепостные ворота не закрываются! Чтобы вернуть город к жизни требуется всего‑то отремонтировать причалы и насыпать дамбу в треть мили.

Но даже этим привычным для меня делом мне не дают заняться! Поверишь ли, в понимание местной публики цезарь — это не более чем декорация или ящик для подачи прошений. Порой я представляюсь себе чем‑то вроде бездонного сосуда для проглатывания вина и самых изысканных блюд. Порой выступаю в качестве глашатая, которому приходится по три раза на дню произносить пустые, напыщенные речи. Все ждут от меня покровительства, чинов, золота, наград за самые заурядные предприятия, которые по большей части вполне можно отнести к мошенничествам.

Главная роль в народном фарсе под названием «Царствование Адриана», беспредельно утомила меня.

Вообрази, моя обычная страсть к восхождениям (как тебе известно, я поднялся на самую высокую вершину в Альпах) здесь, в Кампании, обернулась нелепой многолюдной процессией. Стоило мне только заикнуться о желании взобраться на Везувий, о том, что ищу охотников сопровождать меня, как городской совет Неаполя принял решение о сборе пожертвований на «путешествие великого цезаря».

Как ты думаешь, на что лучшие граждане этого цветущего города собирались потратить выколоченные из населения деньги?

На покупку дорогих ковров, которыми многочисленные рабы будут устилать мне путь. На изысканные и удобные носилки, в которых мне будет уютно и удобно, на охапки цветов, на благовония и картины, которыми можно будет развлекаться во время привалов.

Когда я спросил главного распорядителя, нельзя ли обойтись без картин и благовоний, ведь нет ничего лучше, чем чудесный вид, открывающийся с вершины Везувия, и слаще, чем горный воздух, он заявил — никак нельзя!

Лупа, кто из нас цезарь?

У меня отбили всякую охоту совершить восхождение.

Я остался в Неаполе и приказал раздать пожертвования тем, у кого их отбирали. Члены городского совета были изумлены не меньше меня, когда выяснилось, что из этих пожертвований не осталось и половины. Пришлось показать им, кто в доме хозяин. Я приказал распорядителю возместить недостачу из своих средств и сверх того на каждый взнос доплатить по золотому аурелию.

В этом мало смеха, Лупа! Та же история случилась, когда я приказал Флегонту проверить отчетность по сбору налогов и расходованию городских средств. Ни Флегонт, ни я не получили необходимые документы! Доверенному лицу императора городской дуумвир объяснил, нужные документы находятся в таком неприглядном состоянии, что их нельзя демонстрировать цезарю. Их теперь переписывают. Я объяснил дуумвиру, что документы мне нужны не для любования, а для проверки. Тот ответил, что он потребует от писцов, чтобы те поторопились.

Что прикажешь делать с подобными типами, а ведь надо что‑то делать, иначе разворуют все.

Беда с законами! Каждый чиновник, обладающий правом издавать указы, пользуется им безмерно. Дело дошло до того, что, например, в Неаполе повозки нельзя оставлять на левой стороне улицы, если смотреть в сторону Рима, а в Путеолах — на правой…»

Дописав письмо, Адриан снял оптический прибор и позвонил в колокольчик.

Вошел Флегонт, все такой же тощий, с худым лицом. Император сурово глянул на него.

— Ты подобрал кандидатуры членов Государственного Совета?

Флегонт передал господину список. Тот быстро просмотрел его, потом, не поднимая головы, добавил.

— Внеси еще два имени — Аквилий Регул Люпусиан. Запиши его в качестве второго секретаря — докладчика.

Император сделал паузу. Флегонт покорно ждал. Наконец Адриан вскинул голову, бросил взгляд на раба.