Михаил Ишков - Адриан. Золотой полдень

Святынями на этом капище считались каменные, бронзовые, гипсовые и всякие прочие бездушные истуканы.

В Риме их было множество — от мелких, неумело вылепленных, глиняных божков, выставленных у бесчисленных алтарей, до напыщенных, бронзовых, конных статуй императоров, которым с таким восторгом поклонялся ненасытный до зрелищ крови и денежных раздач, безбожный римский народ.

Главный истукан — колосс Нерона — был выставлен возле Колизея. Когда‑то изваяние антихриста и губителя украшало вестибюль Золотого дворца, потом Веспасиан передвинул его ближе к своему амфитеатру. Эвтерм и его единоверцы старались обходить это место стороной. Вольноотпущенник с ненавистью глянул в том направлении — сорокаметровый урод устрашающе взирал прямо на него, на Целийский холм и далее на юг.

Эвтерм сплюнул.

Зачем он вернулся сюда, в это средоточье зла?

Что надеется здесь отыскать?

Праведную жизнь?

Это смешно и глупо. Здесь нельзя обрести ни спокойствия, ни уверенности в завтрашнем дне. Здесь только истуканам уютно. Попробуй обломить какому‑нибудь идолу руку или ногу!

Попробуй вырвать яблоко из мраморных пальцев Париса! Тут же схватят, выжгут клеймо, сошлют в каменоломни. Он не удержался и бросил настороженный взгляд на нависавшего над скамьей Париса. Его рука распростерлась точно над головой вольноотпущенника. Того и гляди, врежет каменным яблоком по черепу! Эвтерм предусмотрительно передвинулся подальше от разбушевавшегося троянского царевича.

Конечно, Эвтерм не первый день в Риме, пообвык, притерся к храмам и алтарям, отыскал свою норку, но все этими благами он пользовался исключительно по милости Ларция. Удобно философствовать и мечтать о праведной жизни в тени порядочного прямодушного патриция! Подобное покровительство очень много значило для Рима. Ларций часто советовался с ним, как избежать того или иного подвоха, которые то и дело обрушивались на обладавшего собственностью гражданина, но, очевидно, это были далеко не все опасности, которые подстерегали Корнелия Лонга. Стоило Эвтерму припомнить заботы, которые тотчас навалятся на него — кирпичный завод, пригородная вилла в Путеолах, оливковые и виноградные плантации, Бебий, его воспитание, около пяти десятков рабов, за которыми нужен глаз да глаз, наконец, Зия — как его бросило в дрожь.

Ему это надо?

Надежды на спокойную, беззаботную жизнь растаяли на глазах. Теперь весь этот груз должен везти он, мечтательный, в общем‑то, человек, предпочитавший созерцать жизнь, а не выстраивать ее. Хуже всего, что после смерти Лонга в Риме найдется немало негодяев, которые сочтут, что для ничем не примечательного вольноотпущенника слишком большая честь распоряжаться немалым имуществом Лонгов. Эта угроза была более чем реальна. В Риме нельзя было оступиться — растопчут!

Он вернулся, чтобы его затоптали?

Зачем?

Еще не поздно уйти.

Если не по нраву бродяжничество, можно осесть где‑нибудь в провинции и заняться преподаванием. Это был надежный заработок, да и много ли ему надо.

Не к месту он вспомнил о Снежном. Как это благородное существо перенесло смерть хозяина? Следом мелькнула дурацкая мысль, теперь он вправе проехаться на коне. Снежный был известен в Риме, к нему на вязку записывались в очередь, это была неплохая статья дохода. Эвтерм усмехнулся — если право покрасоваться на Снежном это награда за измену сердцу, то какая‑то безвкусная, лишенная всякого намека на возможность спасения. Страшно было погрузиться в греховную жизнь и остаться один на один с перекипающим грехами миром.

Устоит ли?

Он закрыл лицо руками, так и сидел некоторое время, пытаясь добиться ответа у сердца, что позволено человеку, а что не позволено?

В чем промысел Божий?

Не лучше ли бросить все и отправиться на запад, по тамошним общинам?

В таком случае, какая будет цена благовестию о царствии небесном в устах человека, предавшего женщину, которая ему как мать?

Отрока, кто ему как сын?

Отринувшего коня и многих сирых тех, кто проживал в усадьбе?

Примет ли Господь такую жертву?

Ведь он верит в Эвтерма, он наградил его чудом, потому что никакой логикой, метафизикой, никаким языческим предопределением нельзя было объяснить находку Антиноя. Как это возможно без Божьего промысла отыскать среди десятка миллионов смертных, за тыщи миль, на краю ойкумены, маленького человечка, которого никто не обязывал искать? Разве что в шутку, чтобы прикрыть подлинный «величественный» замысел. Господь оказался щедр на шутки — отговорка оказалась истиной, а его теоретическое желание пострадать откровенной глупостью. Ему дано было увидеть чадо, рожденное мученицей Тимофеей. Погладить мальчика по голове — он был тощ и светел. Вот в чем радость, но никак не в возможности проехать верхом на Снежном, да еще плюнуть сверху в какого‑нибудь замешкавшегося, загородившего дорогу вольноотпущенника.

Жаль мальчишку. Плохо, что он попал в руки Адриана, но и эта жалость вдруг обернулась неким родившимся в душе прозрением — ты глуп, Эвтерм!

Щедр Господь!

Для каждого, даже для Адриана, у него есть знамение. Господь не скупится на благо, нет для него потерянных душ. Выходит, не зря его, такого робкого и ничтожного, такого начитанного и гордого Эвтерма вернули в этот город? Не пришел еще срок удалиться от мира. Не набрался он обязательной для такого дела мудрости и осознанной простоты.

Он поднялся и, стряхнув сор с верхней туники, решительно направился домой.

Час был ранний, но привратник уже был на месте — то ли страдал от бессонницы, то ли ждал его. Кто их разберет, привратников! Увидав Эвтерма, старик расплакался. Вольноотпущенник тоже не смог сдержать слезы.

— Как мы тебя ждали, Эвтерм, — причитал привратник, открывая двери. — Как ждали! Что творится! Что творится!!

Эвтерм миновал вестибюль и ступил в атриум. На пороге не удержался, на миг прикрыл глаза — не снится ли ему этот открытый небу и утреннему солнцу дворик? Он обвел взглядом скошенную вовнутрь, черепичную крушу, оставлявшую большой прогал в середине двора, как раз над бассейном, куда во время дождя скатывалась вода. Бассейн был отделан мрамором, возле дальнего края была выставлена обнаженная бронзовая Флора, рядом — семейный жертвенник. Под крышей, в тени пряталась аркада и помещения на двух этажах.

Сердце дрогнуло, когда коснулся рукой ближайшей колонны из драгоценного зеленоватого мрамора. Их было восемь, по четыре с каждой стороны, на них опирались нижние скаты крыши. Помнится, из‑за этих колонн Лонг приказал выпороть его, потом строптивого раба отправили в ссылку. Что такого неприличного он сказал хозяину? Напомнил, что нельзя менять человека на мрамор, нельзя губить Лупу? Пригрозил, что пожалуется Траяну?