Михаил Ишков - Марк Аврелий. Золотые сумерки

По большей части в подобном усердии не было злого умысла, направленного персонально против принцепса. Марк, ученик Адриана и Антонина Пия, отлично сознавал, что для подчинившихся — не важно, сенатора или раба, — нет и не будет лучшего способа упрочить свое положение или сделать карьеру, как привлечь внимание господина к незаметной на первый взгляд интриге, предупредить о нависшей опасности.

Лучшее средство заслужить милость господина и добиться успеха в жизни — это организовать покушение. Покуситься можно на что угодно — на жизнь повелителя, на его честь и достоинство, на бюджет, на общественную мораль, на карман соседа, на деньги вдов и сирот, на здравый смысл, на чужой талант и веру в добро. На родного отца, наконец, как это случилось с Вибием Сереном, привезенным из ссылки, грязным и оборванным, и представшим на суде лицом к лицу с сыном, обвинившим его в покушении на императора.

Обвинение выглядело не то, чтобы надуманным, а просто смехотворным, тем не менее сынку, тоже Вибию Серену удалось изумить Рим бесстыдством и наглостью. Тем самым молодой человек, добившись смертной казни для отца, подтвердил главное условие, без которого в подобном деле невозможно рассчитывать на успех — необходима изюминка, непременная новизна, особого рода искусство, с помощью которого можно привлечь внимание сильных мира сего к замышляющимся вокруг них козням.

Самым эффективным приемом, фигурой высшего пилотажа, можно считать «раскрытие заговора». Опытные честолюбцы готовили это блюдо мастерски, с изысканностью, достойной умелого гастронома, «чьи кушанья», как говорится, «отведав, пальчики оближешь». Люди способные, они терпеливо подыскивали доверчивых простаков, объединяли их призывами «послужить», например, «отечеству», «исполнить гражданский долг», затем раскрывали глаза принцепсу на злоумышленников. В этом случае продвижение по службе было обеспечено. Правда, в таких делах важно не переиграть, однако в ту пору рисковых игроков в Риме хватало.

Только спустя месяц после прибытия в Рим императору удалось навести порядок или, точнее, ввести в бюрократические рамки наплыв бесчисленных доносов и предупреждений. Пришлось публично опозорить особенно активных провокаторов, пытавшихся за счет принцепса одолеть свои мелкие корыстные невзгоды. В их адрес были вынесены особые сенатские постановления. С той поры и работать стало легче, и появилось время, чтобы не спеша оценить потенциал зловещей смуты, о которой предупреждала Фаустина. Все пока было зыбко, зло пряталось в тень, однако Марк ясно ощущал наличие некоей подспудной и сильной руки, то и дело пытавшейся отвернуть его от реальных дел и привлечь к устранению несуществующих угроз и решению пустяшных вопросов.

Он долго размышлял на эту тему, в конце пришел к выводу, что не стоит торопить события. Пока армия в его руках, административный аппарат действует как часы и на важнейших постах в государстве находятся верные и толковые люди, никакой реальной опасности не существует.

Судя по сообщениям соглядатаев из Паннонской армии Авидий Кассий после расправы над центурионами так и не сумел найти общий язык с солдатской массой, так что база, на которой он мог бы утвердить свои претензии, суживалась до нескольких провинций. Это, прежде всего, Сирия, Египет и расположенные между ними области. Однако его нерасторопность — сознательная или случайная — в деле подготовки переправы через Данувий более не могла быть терпимой.

В конце ноября император вызвал Авидия в Рим, чтобы направить его наместником в родную Сирию. Восток империи глухо бурлил и не было человека, более основательно разбиравшегося в местных проблемах, чем Авидий. Если сириец — человек благоразумный, он сделает правильные выводы из нового назначения.

В декабре Марк вновь вплотную занялся подготовкой похода на север. Понятно, какой досадной помехой показалась ему дикая история с похищением наложницы Уммидия Квадрата. Только вникнув в суть дела, лично поговорив с доставленным во дворец Бебием, выслушав ходатайство Фаустины, признания Эмилия Лета и Сегестия в соучастии, жалобы и призывы к справедливости, которыми начал досаждать Уммидий, он неожиданно осознал, что дело о похищении рабыни вполне может стать очень важным пунктом в развитии ситуации, складывавшейся в тот момент в Риме, и, прежде всего, в укреплении своей власти в столице.

С этой целью он поручил своему отпущеннику Агаклиту выяснить, не связано ли это похищение с делом Ламии Сильвана? Тот, проанализировав все данные, пришел к выводу, что, на первый взгляд, эти два случая между собой никак не связаны, однако какая‑то внутренняя взаимосвязь между ними существует.

Император удивленно глянул на начальника канцелярии.

— Поверь, господин, — с некоторой даже страстностью продолжил Агаклит, — это не более чем некоторое предощущение, какой‑то подспудный мотив. Я не могу сформулировать его, но он тревожит меня. Мне ясно одно — в деле Бебия Лонга, как, впрочем, и в случае Ламии Сильвана, нельзя однозначно принимать чью‑либо сторону. Если наказать Бебия, Лета и Сегестия по всей строгости, будут недовольны преторианцы. Приверженцы пороков поднимут головы. Простить Бебия тоже нельзя, в этом случае будет нарушены основополагающие законы, и государству придется много потрудиться, чтобы восстановить доверие к власти.

Вольноотпущенник замолчал. Присутствовавший при разговоре Александр добавил.

— И еще, господин… Вряд ли полезно позволить торжествовать Уммидию, тем более, если всем ясно, что люди рождаются равными, и судьба каждого есть лишь игра случая. Допустимо ли в таком случае возвращать Марцию без каких‑либо условий? Может, как раз в этом случае проявить волю и показать кое — кому, что принцепс вправе вводить закон и отменять его. Он сам как бы является и параграфом и исключением из параграфа.

Император жестом указал — ступай.

Агаклит вышел.

Марк вздохнул — трудно понять, о чем он говорит. Разве что пытался намекнуть, что в этом деле нельзя свести к общему знаменателю закон и справедливость. Традиция всегда была на стороне закона — на том стоял и стоять будет Рим. В том и состояла высшая справедливость, что Торкват приказал казнить родного сына за нарушение приказа, пусть даже юноша и сразил врага. Однако в случае с Бебием подобная щепетильность в обращении с древним правом будет воспринята исключительно как политическая мера, непреложный факт, подтверждающий, чью сторону занял в этом конфликте Марк.

Понимание, что рабы тоже люди, было общим местом для всего круга образованных людей. Казнить Бебия, Квинта и Сегестия значило пойти наперекор требованию времени, сыграть на руку самым страшным извергам, не раз доводившим дело до восстаний, бунтов и волнений среди рабов. Но и отринуть закон он не мог.