Михаил Ишков - Семирамида. Золотая чаша

— Хорошо, пусть так и будет. Ты поспеши, может это наш последний шанс.

— В замке творится что-то непонятное. Хазаил спал с Гулой — это она потребовала заманить Нинурту в ловушку.

Евнух кивнул.

— Понятно, — затем торопливо засыпал парня вопросами. — Как тебе удалось добраться до Дамаска? Как сумел переправился через Оронт? Разве окрестности столицы не патрулируют конные ассирийцы?

— Патрулируют, но их мало. За это время я повстречал один — единственный конный отряд Они помогли мне, иначе я никогда бы не добрался до Дамаска.

— Как же они помогли тебе?

— Они дали мне коня.

— С какой стати ассирийцы так расщедрились? Не потому ли, что ты знаешь заветное слово? Я тоже знаю заветное слово. Давай обменяемся ими, и если это одни и те же слова, ты будешь и впредь слушаться меня.

— Если ты первым назовешь его.

Это было неожиданное условие. Оно застало Сарсехима врасплох. Если он первым назовет пароль, Буря смекнет, что можно просто повторить его, и тогда допытывайся — не схитрил ли этот безрассудный дикарь? Мысль о том, что дикари не способны врать, он с презрением оттолкнул от себя.

Способны, да еще как!

Решимости прибавило соображение — они здесь чужаки, их спасение в согласии. Им следует держаться вместе. Начни он сейчас нечистоплотную игру, и может случиться так, что ему уже никогда не выбраться из этого подвала…

Он отважился. Оглянувшись по сторонам, тихо выговорил.

— Ашшур и победа.

Буря удивленно глянул на него и повторил.

— Ашшур и победа. Сам Салманасар шепнул мне их. Так, значит, ты…

— Ты поспешен в своих выводах, парень…

Он не успел закончить, как за дверью послышались шаги, скрип замка. Дверь распахнулась, и в камеру с факелом в руках вошел Бен-Хадад. Владыка с ходу обратился к Сарсехиму.

— Он, — царь указал на скифа, — все выложил?

Партатуи-Буря с ненавистью и презрением глянул на евнуха. Тот кивнул, затем, сохраняя спокойствие, передал царю о поездке Бури в замок, о встрече с Салманасаром, о расставании с Шаммурамат. О ночи любви, которая связала Хазаила и Гулу, евнух предусмотрительно умолчал. Сердцем почуял — нельзя упоминать о гнусном, не тот момент. Ляпнешь и вмиг останешься без головы.

Буря заметно расслабился.

Царь хмыкнул, ткнул пальцем в каждого из вавилонян и предупредил.

— Если вы что-то утаили, не ждите пощады.

— Надо поспешить, — напомнил Буря.

Царь жестом пригласил узников следовать за ним.

Поднялись в тот же зал. Правитель Арама, сложив руки за спиной, задумчиво прошелся по залу. Наконец ответил.

— Поспешить можно, ошибиться нельзя. Хазаил подтвердил — в замке творится что-то непонятное.

Затем Бен-Хадад пожаловался.

— Ассирийские посты перекрыли дорогу к горам. Они, правда, редки.

— Государь, Шаммурамат в опасности, — напомнил Буря. — Она ждет. Позволь мне доставить приказ вернуть Нинурту?

— Как же ты минуешь ассирийские посты?

— Я знаю тайное слово.

Бен-Хадад усмехнулся. К нему на глазах возвращалась прежняя, щедрая на иронию самоуверенность.

— Кто бы мог подумать, что мне придется воспользоваться услугами человека, который открыто назвал себя лазутчиком врага.

— Я не лазутчик! — возмутился Буря.

— Помолчи! — поморщился Бен-Хадад. — Не раздражай меня. Я не могу отправить тебя в замок. Это ничего не даст.

— Потому что я лазутчик? — простодушно спросил Буря.

— Потому что Гула не исполнит приказ.

— Что же делать? — воскликнул молодой скиф.

Наступила гулкая протяжная тишина. Царь, устроившись в кресле, принялся ласково поглаживать каменную голову правого льва — видно, советовался со своим ламассу . Сарсехим, только что проклявший все на свете и, прежде всего, этого дуралея Бурю, который признался в том, в чем нельзя признаваться, отошел к стене, которую украшали внушительные, в рост человека, барельефы. Клинопись на аккадском, сама манера обработки камня свидетельствовали, что резные изображения по драгоценному алебастру были выполнены мастерами из Ассирии. На том участке, возле которого очутился Сарсехим, была изложена история сотворения мира. Осмотрев первые метры, изображавшие победу верховного бога Хадада над изначальной тьмой, которую в Вавилоне называли Тиамат {14} , раздел ее исполинского, смутного тела на землю и небо, он шагнул вдоль стены — двинулся к подвигам героев, первым из которых был запечатлен Ризон I, основатель Сирийского царства.

Кто может сказать, когда это было?

Помнится, когда-то учитель в их деревне утверждал, что Дамаск был первым городом, который Ной отстроил после всемирного потопа. С другой стороны в Вавилоне человека, пережившего всемирный потоп, звали Атрахасис [18], вот и разберись, кто же из них выстроил Дамаск.

Тем временем Ардис, неуютно чувствовавший себя в царских покоях, присоединился к скопцу, который, почуяв, что есть повод похвалиться многознанием, начал объяснять варвару смысл каменной резьбы. Он указал на следующего за Ризоном героя. Это был дед Бен-Хадада — Таб-Риммон, чья фигура простерла руку над разрушенными крепостями и вереницами пленников, угоняемых в рабство. В отличие от ассирийских настенных летописей здесь почти не было массовых злодеяний, их повсюду обильно замещали сцены совокупления, которым предавались и победители, и побежденные. Понятно, что победители всегда изображались сверху и были значительно крупнее своих жертв. Ждущие своей очереди пленницы жались в сторонке, испуганно разглядывая громадные члены, которыми повелитель грозы и бури Хадад наградил своих любимцев. Эти сцены священно — простодушного насилия осенялись Ашерту, наполовину высунувшейся из материнского лона и простершей руки над головами смертных.

Владыка Арама неожиданно соскочил с кресла и присоединился к Сарсехиму и Ардису. Следом за ним, словно на веревке, подтянулся Буря. Когда евнух добрался до барельефа, изображавшего отца нынешнего владыки — Бен-Хадада I, государь как бы между делом, распорядился.

— Сарсехим, собирайся в дорогу. Ты, парень, тоже.

— Мы вдвоем повезем приказ? — перепугался евнух. — Государь, я слаб и немощен.

Бен-Хадад II хмыкнул.

— Ничего, справишься.

— Но какая от меня польза? — воскликнул евнух. — Гула вряд ли послушает меня. Жертвы будут напрасны. Эта свихнувшаяся никому, кроме тебя, владыка, не покориться.

— В этом ты прав, урод, — согласился царь. — Значит, я отправлюсь вместе с вами.

Наступила тишина.

Первым ее нарушил Ардис.

— Великий царь! Ты представляешь лакомый кусок для самого захудалого ассирийского вояки. Он получит за тебя гору золота. Стоит ли рисковать жизнью?

— Иного пути нет, старик! Как иначе я могу спасти свой народ. Этому учил меня отец. Вот он, с секирой в руках. Я обещал богам и грозной Ашерту, чья милость несоизмерима с милостью вашей Иштар, что властвовать буду бескорыстно, служить народу честно. В случае беды, меня есть кем заменить, — его голос дрогнул. — Неужели ты полагаешь, старик, что боги позволят разрушить Дамаск. После Потопа первое, чем занялись Ной и его сыновья, это возведением стен нашего города.