Хилари Мантел - Внесите тела

Марк смотрит на него, словно он изрек некую священную тайну.

– Хотите сказать, у королевы были еще любовники? Я никогда ее не спрашивал, я бы не посмел, но я знаю, они ревновали ко мне.

– Возможно, старые любовники ей опостылели? А Марк тут как тут. – Со знаменитой кромвелиевской прямотой Ричард спрашивает: – Сколько раз?

– Должно быть, удобный случай представляется редко, – вставляет он. – Даже если фрейлины в сговоре.

– Фрейлины меня не любят, – говорит Марк. – Они станут отрицать мои слова. Им по душе Уэстон, Норрис, прочие господа. Я для них – пустое место, они гладят меня по голове и называют мальчиком на побегушках.

– Королева – ваш единственный друг, – говорит он, – зато какой! – Он делает паузу. – А теперь вы должны перечислить остальных. До сих пор вы назвали двоих.

Марк поднимает глаза, потрясенный тем, как изменился его тон.

– Ну же, перечислите всех. И отвечайте мастеру Ричарду. Сколько раз?

Под его взглядом Марк каменеет. Что ж, во всяком случае, у мальчишки был звездный час: удивить господина секретаря под силу немногим, по крайней мере из живых.

Он ждет.

– Возможно, вы правы, не доверяя словам. Хотите изложить ваше признание на бумаге? Должен сказать, Марк, мои клерки будут потрясены не меньше меня, наверняка даже наставят клякс. Думаю, ваши успехи поразят и королевский совет. Многие благородные господа будут вам завидовать. Едва ли вы дождетесь от них жалости. «Смитон, открой нам свой секрет!» – велят они, а вы зардеетесь и промямлите: ах, джентльмены, я не осмелюсь. Но вы осмелитесь, Марк, потому что вас заставят. Вы выложите все, сами или по принуждению.

Он отворачивается от Марка.

Юношу бьет дрожь: пять минут похвальбы в одной бессмысленной жизни и, словно раздраженные торговцы, боги выставляют счет. До сих пор Марк жил в мире грез. В нем прекрасная принцесса однажды слышит звуки неземной красоты, выглядывает из окна замка и видит в лунном свете скромного музыканта с лютней. Впрочем, если под личиной музыканта не скрывается принц, историю ждет печальный финал. Мечта разбита, дверь открывается, вокруг хмурые лица – Стипни, теплые сумерки в начале весны, птичьи трели умолкли, где-то гремят засовы, табурет скрипит по полу, собака лает за окном, Томас Кромвель говорит:

– Нам давно пора ужинать, так что приступим без промедления, вот чернила и бумага. А это мастер Ризли, он будет записывать.

– Я не стану называть имен, – говорит юноша.

– Вы хотите сказать, кроме вас, у королевы не было любовников? Она вас обманула, Марк. Что меня не удивляет, ведь ей удалось обвести вокруг пальца самого короля.

– Нет. – Марк трясет головой. – Она чиста. Сам не знаю, что на меня нашло.

– Я тоже не знаю. Никто вас не неволил. Не принуждал, не обманывал. Вы сами все рассказали. Мастер Ричард может засвидетельствовать.

– Я беру свои слова обратно.

– Не получится.

Пауза, в темноте очертания комнаты расплываются, фигуры занимают места в пространстве сумерек.

– Я озяб, дайте огня, – говорит господин секретарь.

Простое указание, однако Марк решает, что огонь несут по его душу и сейчас его сожгут. Юноша вскакивает с места и бросается к двери, пожалуй, первая здравая мысль за весь вечер, да только Кристоф, сама любезность и добродушие, разворачивает его обратно.

– А ну-ка сядь, красавчик.

Поленья уложены, но огонь не хочет заниматься. Наконец раздается привычный треск, и слуга удаляется, вытирая руки о фартук. Марк тоскливо смотрит ему вслед, завидуя последней кухонной служанке или мальчишке, который драит ночные горшки.

– Ах, Марк, – вздыхает господин секретарь, – мне говорили, тщеславие – грех, хотя чем тщеславие отличается от тех даров, коими мы, как учит Святое Писание, обязаны служить? И вот мы здесь, оба – кардинальские слуги. Если бы кардинал увидел нас вместе, то верно бы удивился. Впрочем, к делу. Кто сменил вас в постели королевы? Норрис? Или у вас, доверенных слуг, было свое расписание?

– Я ничего не знаю. Я беру свои слова обратно. Я не стану называть имен.

– Несправедливо, если вам придется страдать одному. Ибо вина остальных несравнима с вашей. Король приблизил их к себе и осыпал милостями, они образованны и знатны, некоторые – в летах, в то время как вы молоды и простодушны и заслуживаете жалости не меньше, чем порицания. А теперь расскажите, как прелюбодействовали с королевой, и об отношениях королевы с другими мужчинами. Если ваше признание будет скорым, полным, ясным и подробным, возможно, король проявит милосердие.

Едва ли Марк его слышит. Руки и ноги трясутся, юноша задыхается, глотает слезы и слова. Теперь главное не перемудрить: ясные вопросы, точные ответы.

– Вы видите этого человека? – спрашивает Ричард.

Кристоф показывает на себя, на случай если Марк не понял.

– Приятный малый, не правда ли? Можем оставить вас наедине на десять минут.

– Хватит и пяти, – отзывается Кристоф.

– Марк, мастер Ризли запишет то, что мы скажем, – вступает в разговор он, – но не то, что сделаем. Вы меня понимаете? Никто ничего не узнает.

– Пресвятая дева, помоги мне, – вырывается у Марка.

– Мы можем отвести вас в Тауэр, на дыбу, – говорит Ризли.

– Ризли, позвольте вас на минуту? – Он знаком велит Зовите-Меня выйти и за дверью обращается к нему вполголоса: – Никогда не упоминайте заранее о природе боли. Как говорил Ювенал, нет мучителя страшней разума. К тому же все это пустые угрозы. Я не пошлю Марка на дыбу. Не хочу, чтобы его принесли в суд на руках. Пытать этого несчастного – все равно что травить мышонка.

– Вы меня устыдили, – говорит Ризли.

Он кладет руку на плечо Зовите-Меня.

– Не важно, вы держались отлично.

Эта работа не для новичков. Он помнит тот день в кузне, когда железо обожгло ему кожу. Он даже не пытался устоять перед болью: челюсти разжались, крик отразился от стен. Отец бросился к нему, велел выставить руки вперед, промыл рану, приложил мазь. Позднее Уолтер скажет: «Все через это проходят. Будет тебе наука, как слушать отца, а не своевольничать».

Вернувшись, он спрашивает Марка:

– Вы знаете, что боль учит?

Впрочем, уточняет он, чтобы учиться у боли, нужно знать, этот день – не последний: что толку в ученье, если вас замучают до смерти? Возможно, какой-то прок от страданий выйдет. Предложите их несчастным душам Чистилища, если верите в Чистилище. Впрочем, что подходит для святых мучеников, чьи души сияют ослепительной белизной, не подходит для Марка Смитона, грешника и прелюбодея.

– Никому ваша боль не нужна, Марк, – говорит он. – Она не нужна Господу, а мне и подавно. Что мне проку от ваших криков? Я хочу услышать связную речь, которую можно записать. Вы уже все сказали и скажете вновь. Никто вас не неволил. Вы довольно грешили. Не заставляйте грешить нас.