Нид Олов - Королева Жанна. Книги 4-5

Алеандро взял со стола запечатанное письмо и отдал Авелю.

Карета, сопровождаемая десятком конных телогреев, прибыла точно в полдень.

Дверца распахнулась, и Жанне подал руку какой-то почтенный старец, Она туманно посмотрела на него.

— Кто вы?.. Мажордом? Тем лучше. Ведите нас.

— Светлейший маркиз Плеазант… — начал было мажордом, но Жанна, не слушая его, уже резво шагала по ступенькам парадного входа. За ней поспешали Эльвира и Анхела, подобрав юбки. Дворецкий забежал сбоку и с поклоном раскрыл двери.

— Куда? — бросила Жанна.

Не дыша, вбежала она по лестнице, пронеслась через аванзалу и остановилась посреди навощенного пола, отражаясь в нем, как в воде.

Маркиз Плеазант, в белом парадном костюме, сверкающий регалиями, склонился перед ней. Она переводила дыхание, выжидая, пока он закончит поклон и выпрямится. Наконец он выпрямился. Жанна заметила, что он сильно изменился, но главное было то, что это был он.

— В вашем парке прекрасный боярышник, маркиз, — произнесла она кукольным голосом. — Я любовалась им по дороге. В цвету он должен быть очарователен.

— Я несказанно счастлив… — начал было он.

Жанна, не слушая его, обернулась к Эльвире и Анхеле — те, точно марионетки, кланяясь, вышли из зала спиной вперед. Маркиз де Плеазант, повинуясь ее взгляду, замкнул за ними дверь, повернулся к королеве. Она стояла на том же месте и в той же позе, как остановилась, будто приросла к полу. Он зашел к ней с лица:

— Ваше Величество… Жанна… Не угодно ли… обед ждет…

Бледное лицо королевы наконец дрогнуло.

— К черту… — почти беззвучно вылетело из полураскрытых губ. — Давид… Я изнемогаю… Ну, раздевай же меня… Я не сделаю более ни шагу…

Он сбегал на цыпочках, замкнул дверь в столовую палату. Жанна не шевелилась. Он опустился перед ней на колени, стал целовать ее руки. Каждый раз рука падала, как неживая, чуть только он отпускал ее. Тогда он принялся развязывать на ней банты, расстегивать крючки и пуговки, распускать шнуровку. Его руки тряслись. Жанна стояла неподвижно, лишь изредка помогая ему освободить себя от платья. Наконец все было кончено. Жанна постояла обнаженная в куче своей одежды, затем перешагнула через нее.

— Иди же, — прошептала она, — где постель?

— Это недалеко… — прошептал он в ответ.

Он подхватил ее на руки и понес. Она тяжело дышала, срывая с него золотые регалии.

А за дубовыми дверями стояла Эльвира и яростно кусала губы. Глаза ее были наполнены злыми слезами, но она крепилась изо всех сил. Анхела де Кастро стояла рядом, обняв ее за плечи, и молча гладила по голове.

Они лежали в широкой маркизовой постели, дыша дыханием друг друга, и она спрашивала его тысячу тысяч раз: «Ты любишь меня? Ты любишь меня?» — а он отвечал ей без устали: «Да, я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя…» Коротких июльских ночей не хватало им, чтобы закончить свой бесконечный диалог.

И тогда они садились на коней и уезжали в лес… Там они лежали на разостланных плащах в чаще орешника или просто на горячем песке на берегу озера или речки, лежали до ночи, но им не хватало и длинных июльских дней. Ни муравьи, ни мухи, ни солнце, ни короткие яростные грозы — не были им помехой.

Они полюбили эти леса, озера и мягкие холмы; но еще сильнее полюбили они город Тралеод, отстоящий от замка в двух часах доброй езды. Город Тралеод стоял на холмах; с верхних его точек можно было видеть вдали на юге серебряную ленту великой реки Влатры, а на северо-востоке — могучие снежные шапки великих гор Топаза, разделяющих Виргинию и Фригию. Они полюбили древние стены и башни цитадели, торжественные стрелы соборов, базарную площадь с ее балаганами, полюбили разноязыкую речь толпы. Ибо недаром этот город был столицей Виргинии в старые времена: через него тоже шло множество дорог и множество всякого народу. Но больше всего они полюбили гостиницы и трактиры Тралеода. Это были славные гостиницы: «Обезглавленный мавр», «Пять трезубцев», «Блуждающий огонек», «Въезжий двор Адама Бюса»; были и другие — попроще, победнее; но они были неприхотливы: их не смущало, что белье оказывалось не слишком чистым, а кровать — слишком скрипучей. Они с наслаждением бродили по узким крутым улочкам, закусывали на рынках, где им подавали необыкновенно вкусные длинные ленты мяса, срезаемые с поджариваемой здесь же целой бычьей туши; они хохотали во всю глотку над проделками фокусников и отводителей глаз, запросто перебрасывались шутками с толпой, вели себя, как хотели. Однажды двое каких-то чопорных господ пытались навязать им ссору на площади, но они с такой ловкостью выхватили шпаги (ибо Жанна, разумеется, ходила в мужском наряде и вооруженная), что господа стушевались, и они великодушно удовлетворились их извинениями.

Они бродили, смеялись и дурачились, но все время ждали только ночи, и часто были не в силах ее дождаться. И тогда они сворачивали в гостиницу. Мало-помалу им полюбилось именно это: лежать на тюфяке, перетащенном прямо на пол, дышать дыханием друг друга и слушать шум города, доносящийся через раскрытое окно. Они вели свой нескончаемый диалог, солнце мягко освещало их через опущенную занавеску, а с улицы доносился говор, крики торговцев, колокольный звон и даже вздохи органа из соседней церкви. Эти случайные комнаты с выбеленными стенами и прохладными каменными полами были им во сто крат желаннее и милее пышной маркизовой постели.

Из города они возвращались в леса, купались в озерах лежали в травах и на горячем песке. Иногда Жанна, чтобы сильнее разжечь Алеандро, садилась нагая верхом на лошадь и скакала, как древняя амазонка. Он догонял ее бегом, снимал с седла, и снова начинался между ними вечный и прекрасный диалог: «Ты любишь меня? Ты любишь меня?» — «Да, я люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя…»

Они любили друг друга, любили леса, холмы и озера, любили город Тралеон. А замка они совсем не любили.

Жанна самым натуральным образом избегала замка, потому что в замке была Эльвира. Ей было просто физически тяжело от присутствия Эльвиры не то чтобы в одной комнате, но даже где-то неподалеку. Те редкие дни, которые Жанна вынуждена была проводить в замке — из-за дождливой погоды или ради дел государственной важности, — были томительно чопорны и церемонны, и маркизова постель была пуста в эти редкие ночи. Жанна бывала одета со всей возможной тщательностью, она мужественно поддерживала роль холодной, но в меру приветливой великосветской дамы — и тем не менее она каждую минуту ощущала, что Эльвира воочию видит ее в замшевой распахнутой курточке на голое тело, видит, как она сбрасывает с себя курточку… видит все — и от этого светские слова застревали у нее в горле, и ей хотелось ударить Эльвиру.