Мика Валтари - Наследник фараона

Он и Хоремхеб отправились затем к юному Туту, который, как обычно, играл на полу своей комнаты в похороны, и его супруга Анксенатон играла вместе с ним.

Хоремхеб сказал:

— Пойдем, Тут, тебе уже пора встать с этого грязного пола, ибо ты теперь фараон.

Тут послушно поднялся, сел на золотой трон и сказал:

— Я фараон? Это меня не удивляет, так как я всегда чувствовал свое превосходство над другими, а значит, вполне справедливо, что я стану фараоном. Моей плетью я буду наказывать всех преступников, а моим жезлом я буду как пастух охранять всех добрых и благочестивых.

Эйе сказал:

— Перестань болтать чепуху, Тут! Ты будешь делать все, что я тебе скажу, и без возражений. Сначала мы устроим радостный переезд в Фивы, а в Фивах ты склонишься пред Амоном в его великом храме и принесешь ему жертву. Потом жрецы помажут тебя на царство и возложат тебе на голову белую и красную короны. Ты понял?

Тут немного подумал и спросил:

— Если я отправлюсь в Фивы, мне построят большую гробницу, как всем фараонам? Жрецы принесут туда игрушки, золотые стулья и красивое ложе? В Ахетатоне гробницы узкие и темные, а я хочу, чтобы у меня были не только настенные рисунки, но и настоящие игрушки и мой прекрасный голубой нож, который мне подарили хетты.

— Конечно, жрецы построят тебе прекрасную гробницу, — сказал Эйе. — Ты умный мальчик, Тут, раз прежде всего подумал о своей гробнице, став фараоном. Ты даже умнее, чем думаешь. Тутанхатон не совсем подходящее имя, чтобы предстать перед жрецами Амона, поэтому с сегодняшнего дня ты будешь зваться Тутанхамоном.

Тут ничего не возразил на это, только пожелал научиться писать свое новое имя, поскольку не знал, какими иероглифами оно обозначается. Таким образом имя Амона было впервые написано в Ахетатоне. Когда Нефертити узнала, что Тутанхамону предстоит стать фараоном, а ее самую обошли, она надела свое самое любимое платье, умастила тело, смазала волосы лучшими мазями, несмотря на свое вдовство, и отправилась к Хоремхебу на его корабль.

Она сказала ему:

— Нелепо делать фараоном незрелого мальчика! Этот негодяй, мой отец Эйе, отобрал его у меня и правит Египтом от его имени, хотя я супруга фараона и мать. Более того, люди смотрели на меня с вожделением и называли меня красавицей; меня называли даже самой красивой женщиной в Египте, пусть это и преувеличение. Взгляни на меня, Хоремхеб, хотя от скорби взор мой померк и голова поникла. В твоих руках копье, и вместе с тобой мы можем принести Египту большую пользу. Я говорю с тобой гак откровенно, потому что думаю только о благе Египта и знаю, что мой отец, этот проклятый Эйе, человек очень жадный и глупый, принесет много вреда этой стране.

Хоремхеб оглядел ее, а Нефертити сбросила одежду, сказав, что в каюте слишком жарко, и явно пытаясь его соблазнить. Она ничего не знала о тайном сговоре Хоремхеба с Эйе и, если даже женским чутьем угадывала какие-то его планы, связанные с Бакетамон, то считала, что может легко занять в его душе место неопытной и надменной принцессы. Но ее красота не произвела на него впечатления.

Холодно глядя на нее, он сказал:

— Меня достаточно изваляли в грязи в этом проклятом городе, и я не желаю больше оскверняться здесь, прекрасная Нефертити. Мне нужно продиктовать письма в связи с военными действиями, и у меня нет времени развлекаться с тобой.

Обо всем этом Хоремхеб рассказал мне позднее, и, хотя он наверняка кое-что приукрасил, в основном это было правдой. С этого дня Нефертити возненавидела Хоремхеба лютой ненавистью и делала все возможное, чтобы навредить ему и очернить его доброе имя. В Фивах она завела дружбу с Бакетамон, из-за чего Хоремхеб очень пострадал, как я расскажу позже. Было бы гораздо благоразумней не оскорблять ее, а проявить к ней доброту. Но Хоремхеб не желал изменить и мертвому фараону. Как ни странно, но он все еще любил Эхнатона, хотя и велел стереть его имя и изображение со всех надписей и разрушить храм Атона в Фивах. В доказательство этого я могу рассказать, как он приказал своим приверженцам тайно перенести тело Эхнатона из гробницы в Ахетатоне в гробницу его матери в Фивах, чтобы оно не попало в руки жрецов. Ибо жрецы собирались сжечь тело Эхнатона и выбросить пепел в реку. Но все эти события произошли гораздо позже.

Как только Эйе получил согласие Тутанхамона, он поспешил собрать много кораблей и погрузил на них весь двор. Ахетатон покинули все, кроме бальзамировщиков в Обители Смерти, которые готовили тело Эхнатона к вечной жизни. Последние обитатели города торопились уехать и не оглядывались назад. В золотом дворце вся посуда для еды и питья была брошена на столах, тогда как игрушки Тута валялись на полу, продолжая свою вечную игру в похороны.

Ветры пустыни ворвались во дворец; песок засыпал полы, на которых сверкающие утки летали в вечнозеленых камышах, а разноцветные рыбки плавали в соленой воде. Пустыня возвращалась в сады Ахетатона; пруды, некогда полные рыбы, высыхали, оросительные каналы забивал песок, фруктовые деревья погибали. Глиняные стены рассыпались, крыши рушились и весь город превращался в руины. Шакалы бродили по пустым залам дворца и устраивали себе логовища на мягких постелях и диванах. Город Ахетатон погибал так же быстро, как фараон Эхнатон построил его.

Население Фив бурно радовалось возвращению Амона и восшествию нового фараона. Так уж глупо устроено человеческое сердце, что оно всегда надеется на будущее, не извлекая никаких уроков из ошибок прошлого и воображая, что завтра будет лучше, чем сегодня. Люди вышли на улицу Рамс, приветствуя нового фараона радостными криками и бросая цветы к его ногам.

Однако в порту и в бедных кварталах еще дымились развалины. Он них поднимался едкий дым, а от реки несло зловонием кровавой бойни.

Вдоль карнизов под крышами храмов вороны и грифы вытягивали шеи, слишком объевшиеся, чтобы летать. Там и сям среди развалин и сгоревших домов рылись в поисках своего добра испуганные женщины и дети — в тех местах, где прежде было их жилье. Я ходил к причалам, где все еще стоял смрад разлагающейся крови, глядел на пустые корзины и думал о Мерит и маленьком Тоте, которые погибли из-за Атона и моего безумия.

Ноги привели меня к развалинам «Хвоста крокодила», и я вспомнил, как Мерит некогда сказала мне:

— Может, я только подушка, разделяющая твое одиночество, а может, я твоя изношенная циновка.

Я видел маленького Тота, его щечки и члены были по-детски пухлыми, и он обвивал своими ручками мою шею и прижимался щекой к моей щеке. Едкий дым проникал мне в ноздри, когда я бродил в пыли порта, видя перед собой пронзенное тело Мерит, окровавленный нос маленького Тота и его спутанные волосы, липкие от крови. Я размышлял о том, что смерть фараона Эхнатона была легкой. Я думал также, что нет в мире ничего ужаснее, чем мечты фараонов, ибо семена, которые они сеют, — кровь и смерть.