Станислав Калиничев - Невенчанная губерния

Романюк прикрыл левое ухо ладонью, плотнее прижался к трубке. Лицо его вдруг стало серым. Крутнув несколько раз ручку телефонной динамомашинки, что означало «отбой», конец разговора, председатель сокрушённо покачал головой. Вдруг грохнул кулаком по столу, отчаянно выразился:

— Мать его (трам-тарарам!) есаула — червя мясного!

Оказывается, кто-то обзванивал ближайшие посёлки, чтобы предупредить о возможном набеге казаков. На Каламановской сотня появилась с утра, казаки разгромили Совет и ревком, командира дружины зарубали шашками прямо во дворе возле барака, председателя Совета повесили возле конторы. Многих, у кого нашли оружие, избили.

— Что же это… раньше не могли позвонить нам, — расстроился Шурка. Я бы Чернецова не упустил — ведь наган в кармане на взводе держал.

— Это как? — растерянно спросил Романюк. — Открывать войну с казаками?

— Дурень ты, Паня! — аж скривился от досады Шурка. — Сам мало не заболтался на верёвке — вот тут, за окошком. И не успел бы «открыть» войну, потому как она уже открытая.

Помрачнели шахтёры, задумались. Только теперь начинали понимать, что гражданская война уже идёт. Ведь это они должны были первыми потребовать роспуска казачьих формирований. Полицию — так ту ещё в марте на фронт отправили. А полиция и с уголовниками боролась. Казаков же спускали с поводка, как гончих псов на зайца, только для усмирения народных волнений. Это были совсем не те казаки, побратимы Кузьмы Крючкова, которых на прорыв фронта бросали.

— Баста! — заключил Шурка. — С сегодняшнего дня — дежурный пост на терриконе. Договориться с Советами других посёлков… Тут возле аппарата всегда должен сидеть наш человек.

Сергей понял, что теперь брату не до разговоров с ним. Потолкавшись немного, попрощался и пошёл к себе в Назаровку. Он был уверен, что там уже знают о событиях на Каламановской и тоже принимают необходимые меры… А ему лично не мешает при этом присутствовать.

…Когда он появился в своей конторе, общее собрание Совета и рудничного правления уже закончилось. Было накурено, грязно, люди топтались на крыльце и в коридоре и не спешили расходиться по домам. Отыскал Четверуню, подошёл, чтобы узнать новости, рассказать о виденном на Листовской. Но Прохор устало посмотрел на него и посоветовал:

— Подойди к Саврасову. Ты теперь его придерживайся. У меня сто забот.

В чём-то Сергей почувствовал себя обиженным. Но спорить не стал. Пошёл в кабинет управляющего, где застал Романа Саврасова, инженера Басалыго, нескольких мастеров. Глядя куда-то в сторону, что всегда означало недовольство, спросил, почему это вдруг никто не хочет с ним разговаривать?

— Садись, — грубо осадил его Роман. — Нашёл время! Небось не дамочка, чтобы с тобой объясняться. Да… так о чём я?

Он задумался, потом посмотрел на Сергея.

— Ладно, пока объясню. Тут всякие разговоры были. Много всяких… Одним словом, решили так, что шахта вроде сама по себе, а Совет, ревком, дружина — сами по себе, отдельно.

— Это почему же? — Сергей обвёл глазами присутствующих, прося объяснения.

— А так! — сдерживая раздражение, Роман положил свою тяжёлую ладонь на стол. Должно быть, эту мысль ему уже доводилось отстаивать в нелёгком споре. — Когда народная власть окончательно и везде победит, то какая будет у неё главная трудность? Мы думаем, что труднее всего будет раскрутить заводы и фабрики. Производство поэтому надо блюсти — сколько хватит сил. Покуда казаки не трогают тех, кто просто работает, надо чтобы шахта жила. А те, кто с оружием, и Совет, покуда можно — будут находиться тут, а припечёт — уйдут за Кальмиус или ещё куда…

В его словах была своя правда. Ещё раз объяснив (наверняка — не только Сергею) свою позицию, управляющий Роман Николаевич перешёл к делам производственным.

Странное дело: в эти тревожные дни Назаровка неплохо работала. Люди посуровели. Они уже спускались в забои не только для того, чтобы, как тут говорили, «заработать копеечку». Была в их действиях и более высокая цель. Они и восьмичасовую упряжку сохранили больше для принципа, потому что в эти дни при необходимости согласились бы оставаться в забоях хоть на сутки. Что именно укрепляло их упрямство, пожалуй, и сами до конца осознать не могли.

…Слякотная поздняя осень грохотала как грозовое лето. В Макеевку прибыли дополнительные части во главе с калединским полковником Балабановым. Они арестовали членов Макеевского Совета и увезли в Ростов. Есаул Чернецов прошёл с карательными акциями по ясиновским шахтам, разгромил Советы в Ханжонкове, Буросе, на Берестово-Богодуховском руднике. Нападал он и на Прохоровские копи, но там рабочие дружинники встретили карателей огнём, убили офицера и несколько казаков. На помощь прохоровцам пришли отряды с соседних рудников, и казаки отступили. Надолго ли? А Назаровка пыхтела в прямом и переносном смысле. Дилинькали звонки на стволе, дымила кочегарка, грохотали по эстакаде вагонетки. Суток трое бушевала метель — и это было самое спокойное время для работы. Приходилось только расчищать узкоколейку, чтобы гонять уголь на станцию. Истекали последние недели такого непостижимо ёмкого, вместившего две революции, семнадцатого года.

Роман работал за троих. Каждый день, если только не бывал в отъезде, спускался под землю, наведывался в забои, проверял водоотлив, лазал по всем выработкам, появляясь перед людьми неожиданно. «Вроде из угольного пласта выходит, как призрак Ивана Шубина», — говорили шахтёры.

Однажды у него с Сергеем произошёл интересный разговор. Дело было в субботу, после наряда, когда он уже отдал распоряжения своим немногочисленным командирам: бухгалтеру, инженеру, мастерам… Потом посмотрел на Сергея и сказал:

— А ты задержись немного.

Когда все ушли, почти дружески попросил его выйти на работу в воскресенье. Может, мол, случиться, что и ночь придётся прихватить. На неделе он, Роман, зашёл в здание подъёма и увидел, что облицовка барабана, на который навивается главный канат, износилась.

— Понимаешь, гребни бабашек истёрлись, канат вот-вот пойдёт внахлёст, уже скользит, трётся виток об виток, что раньше наложен. А он, зараза, сидит и не видит.

— Кто он?

— Машинист подъёма. Кто же ещё? Случись это при старой власти, я бы ему морду набил. Это же неделя-другая — и канат пропал. А где я теперь новый возьму?!

Короче, Сергей должен взять двух-трёх слесарей и в воскресенье, когда добытчики не работают, перебрать облицовку барабана, пересыпать дубовые бабашки, из которых набирается его рифлёная поверхность. Это кусок работы. А он собирался в воскресенье сходить на Ветку, проведать мать.

Роман прочёл на его лице огорчение и перешёл вдруг на давно забытый дружеский и вместе с тем покровительственный тон.