Станислав Калиничев - Невенчанная губерния

Пот застил глаза. «Стой!» — скомандовал конвойный. Перед кирпичным сараем-ламповой дежурил казак с винтовкой. Он отодвинул засов на двери и открыл её. Приспустив брата наземь, Сергей заволок его в сырое, несколько лет не отапливаемое помещение. Дверь тут же захлопнулась, лязгнул засов. Послышался голос часового:

— Не нашли Самарцева?

— Нет. — Ну, не мог же Порфирий… это… Лежит где-нибудь в снегу. Может, раненый.

— Пошёл бы да поискал! — донёсся удаляющийся голос.

Два окошка ламповой были заколочены досками, свет пробивался только в щели меж ними.

— Александр Иваныч!

К братьям приблизился и присел на корточки какой-то человек. Возбуждённо зашептал в темноту:

— Командир наш. Живой. Слышь, Иван, командир наш!

Глаза попривыкли немного к темноте, и теперь Сергей видел, что в помещении, кроме них, есть ещё двое. Один заглядывал в лицо Шурке, а другой сидел в углу, обхватив руками коленки. Он осадил первого:

— Чему ты обрадовался? И его к стенке поставят.

— Меня одного… Всё на себя возьму…

Шурка открыл глаза и долго всматривался, соображая, кто тут ещё рядом с ним. Потом, очевидно, узнал подошедшего шахтёра.

— Ты, Марченко… А кто ещё там?

— Денискин.

— Не бойтесь. Я на допросе всё на себя возьму. Вас мобилизовали. Силой заставили — так скажу. А я — командир, большевик… можно проверить. Вот и Серёга влип ни за что…

Обессилев, закрыл глаза. Его подтянули к стене, Сергей подложил ему под голову и плечи своё пальтецо. Тот, которого он назвал Марченко, тоже помогал. Должно быть, натерпевшись страху со своим неразговорчивым товарищем, он обрадовался появлению братьев и теперь, подёргиваясь то ли от холода, то ли от возбуждения, сбивчиво рассказывал, что тут происходило.

…Его и Денискина взяли, когда ещё постреливал пулемёт, прикрывая отход. Настигли под вторым номером, у самого посёлка, и затолкали сюда в ламповую. Возле старой конторы в это время бегали, шумели. По разговорам казаков Марченко понял, что они понесли серьёзные потери: человек десять убитыми и вдвое больше против того ранеными. Со второго номера пригнали какие там были на конном дворе подводы и увозили своих раненых и убитых. Теперь ищут какого-то Самарцева.

— Братка… иди поближе… — раненый открыл глаза, увидел склонившегося над ним растерянного брата и попытался успокоить: — Ты за меня не держись уже. Я ещё под Митавой… и в Питере два раза… Случайно разминулся.

— О чём ты, Шурка?! — едва не плача, спрашивал Сергей.

Но раненый горячечно шептал:

— Чёрные камни… Помнишь, которыми Тоню Зимину завалило… Это не бред, Серёга, я думаю. Солому спичкой можно зажечь: пых! — и всё. А эти камни, уголь, братка, — не сразу разгораются. Нас на костёр надо бросить, чтобы покраснели. Мы только-только становимся красными, братка. Но Донбасс если уж разгорится…

Дрожь колотила Сергея. Вначале он не чувствовал холода. А волочил брата — так вообще в поту купался. Да и погода стояла мягкая, никакого мороза, разве что не таяло. Но настылые стены ламповой дышали сыростью, она проникала под кожу.

О пленных, кажется, забыли. Угнетала неизвестность. Раненый ещё что-то бормотал в полубреду, с его губ стекала розовая слюна. Сергей чувствовал в груди, в том месте, где должно быть сердце, — кусок холодного, покрытого иголками изморози железа. Аж спину ломило!

Послышались хлопки винтовочных выстрелов, потом чаще. И — как будто открыли погрузочный люк — посыпалось, загрохотало. Бой шёл недалёко, где-то под Вторым номером. Забегали по двору казаки. Одни подъезжали, другие уезжали, слышались отрывистые команды, злой мат…

В сердцах узников затеплилась надежда. Казалось, сделаешь неосторожное движение — и этот едва различимый огонёк умрёт. Сидели молча, прислушивались к звукам боя, к происходящему во дворе, боясь шуметь.

Но постепенно выстрелы стали доноситься всё реже и стихли совсем.

А на допрос не вызывали… Сменился часовой. Этого куда-то позвали. Стонал Шурка. Сергей ещё раз перемотал все тряпки на его ранах. После перевязки он вроде успокоился.

И тут послышался шум, топот десятков копыт, во двор въехали верховые, фыркали кони, кто-то командирским голосом костерил какого-то Курёнкова (или Бурёнкова?) за нерасторопность.

— Распустили своих байбаков, ползают как вши беременные!

Говорили и другое, похлеще. Можно было понять, что бой для них закончился не лучшим образом. Казаки спешивались, охаживали коней, кто-то побежал в помещение… И тут будто ветер прошёлся над заброшенной шахтой. Всё смолкло. Припав к щели в заколоченном окошке, Сергей увидал, как мимо проехала большая свита. Послышалось звонкое, переполошенное: «Смирна-а! Ваше высокоблагородие…»

Не всё удавалось расслышать. До ламповой долетали недовольные выкрики приехавшего, который корил кого-то, кричал: «Позицию заняли… Печку затопили!» Пошумев, отдав какие-то команды, он поехал, но возле ламповой остановился.

— А тут что?

— Рядовой Сирота, ваше высокоблагородие! Стерегу пленных!.

— Каких пленных? Что за чушь?

— В сегодняшнем бою взяты. Хотели доложить, допросить…

Из ламповой нельзя было рассмотреть, кто теперь вступил в объяснения с подъехавшим начальником. Тот не стал слушать дальше.

— О чём спрашивать у них? Куда гайки крутить или сколько тут этого дерьма под землёй? Распорядитесь!..

И уехал. Вскоре пришли несколько казаков во главе с вахмистром и приказали задержанным выйти. Сергей опустился на колени, склонился над братом. Вид у него был самый растерянный: хотел что-то сказать? Проститься? Посмотреть в родное лицо? Но Шурка даже глаза не открыл, обронил голову на сторону.

— Ну, что вы тут? Живо! — В ламповую вошёл старший. Отбросил Сергея прочь, озадаченно посмотрел на умирающего. Потом носком сапога ковырнул его в подбородок, и повернул лицо в другую сторону. Зло заматерился, не зная, как теперь быть.

— Ты что же делаешь, живодёр! — закричал Серёжка.

Двое казаков сграбастали его и посадили на снег. Вахмистр ещё раз ковырнул лежащего носком сапога под плечо (перевернуть хотел, что ли?), при этом борт шинели сполз и под ним сверкнула солдатская награда.

— Гм… Да этот уже готов, мать его сто богов!

Вышел из ламповой и направился к террикону. Вслед за ним казаки повели арестованных. Подошли к старому затопленному стволу. Тут торчали остатки свай от спиленного деревянного копра. Заборчик, который был поставлен вокруг (чтобы заблудившийся пьяный или коза не свалились), кто-то успел разобрать. («Это его казак рубил шашкой на дрова», вспомнил Сергей). Обойдя заброшенный ствол, вахмистр остановился между ним и терриконом.

— Вот тут… Отойдите туда, ближе к яме.

Сергей сразу, как только они направились в эту сторону, понял, что их ведут расстреливать. Всё естество противилось этому, разум отказывался воспринимать, что всему конец. «Нельзя нам двоим помирать…» — стонал в ушах голос брата. Однако ноги послушно шли, повинуясь командам старшего казака. Так же послушно попятился он ближе к отвесной пропасти наполовину залитого водой ствола. А что будешь делать? Куда побежишь? Казаки стреляют — не мажут.