Станислав Калиничев - Невенчанная губерния

Ни тебе мастера, ни тебе механика! А то спокойно пожрать не дадут. Всегда найдут работу…

А степь гудела, расстарались сонмы кузнечиков, недовольно ворчал шмель, но все эти звуки вливались в неумолчный, утробный гул шахтного вентилятора, от которого и в посёлке не скрыться, к нему можно только привыкнуть.

Однако солнце настырничало, стараясь проникнуть под опущенные веки, да и в животе бурчало. Он повернулся на бок, достал из сумки с инструментом узелок. В нём, кроме горбушки хлеба и пары картошек, был свежий огурец и кусок солёной рыбы. Не хуже, чем у многих семейных.

Что и говорить, братаны выбивались в люди. Шурка вот уже почти два года работал слесарем, ни одного дня не ходил в учениках, потому как не хуже некоторых выполнял слесарную работу. Придёт время — и он, Серёга, выпросится в слесари или в кузню. Тянуло его к пылающему горну. Жили они теперь не в казарме, а в семейном бараке, у матери Романа Саврасова. У неё же и харчились. Платили, конечно. И ей помощь: у Ромки теперь своя семья.

Однако лёжа на боку есть неудобно. Парнишка сел, по-татарски подобрав под себя ноги. Ему видны были шахтные надстройки, терриконик, копёр, глухая стена парокотельной и кучи шлака возле неё. Только что это? Под стеной в тенёчке кто-то сидит. Неужто мастер? Как ни присматривался, слепящее солнце мешало разглядеть человека, что пристроился в короткой тени под закопчёной стеной.

Сунув в рот остатки картошки и огрызок огурца, поспешно встал, нацепил на плечо сумку, картуз на глаза — и пошёл. А вдруг это мастер его высматривает? Надаёт ещё закалдушек под горячую руку. Но по мере того, как подходил к кочегарке, убеждался, что это не мастер и вообще чужой человек. Вот поднялся и пошёл Сергею навстречу. Одет был не ахти — в кепочке, нанковом пиджаке и сандалиях на босу ногу.

Подошёл, поздоровался и, доверительно заглянув в глаза, спросил:

— Ты не знаешь, тут работает такой по фамилии Чапрак?

— Я Чапрак, — удивился Серёжка. — А вы по какому делу?

— Ты? Александр Иванович?

— Не… Шурка — то мой брат.

— Значит, вас тут, Чапраков, двое.

— Слава Богу, что двое. Одному и пропасть можно.

— Это ты верно сказал, — хмыкнул незнакомец, и лицо его сразу обмякло в простоватой, открытой улыбке. — Одному плохо. Ты мне вот что — вызови брата. Поговорить с ним надо. Только сделай незаметно, мало ли собак!

Серёжка посмотрел на него, на запылённые ноги в разношенных сандалиях, до которых не доставали короткие помятые брюки, — издалёка шел человек.

— Ладно, мы в балку придём. Слышишь — гудит? Там, за бугорком, подождёшь.

Шурку застал в мастерской, у верстака. Из кузнечных заготовок он собирал и подгонял хомуты, которыми латали шипуны на паропроводах. Две скобы, два болта… Работал он с весёлой злостью. Тиски затягивал рывком, намертво, напильник в его руках ходил широко, размашисто.

— Ну, чего тебе? — спросил брата, который остановился у верстака, наблюдая за его работой.

— Дело есть.

— Говори.

— Да будет тебе! Ухватился за напильник, как чёрт за грешную душу, — обиделся младший.

Шурка швырнул напильник на верстак, резко повернулся лицом к брату.

Когда выслушал его, обтёр грязные руки ветошью и молча вышел из мастерской. Оглянувшись, не наблюдает ли кто за ними, полез через кучу шлака за кочегарку.

Незнакомец поджидал их, как и договорились, в балке. Здороваясь с Шуркой, назвал себя:

— Валентин.

Разговаривать под неумолчное гудение вентилятора было очень неудобно. Все трое выбрались из балки и направились в сторону назаровского кладбища — пустынного и не огороженного, оставленного под присмотром нескольких невысоких, обглоданных козами акаций. Ступив под неплотную тень, Валентин опустился на землю, приглашая братьев садиться рядом. Виновато объяснил:

— Устал я, ребята.

— Так что за дело у вас? — с ноткой недовольства спросил Шурка.

— Садись, я долго не задержу. В общем, так… В Назаровке есть три подписчика газеты «Наша правда», один из них, значит, Александр Чапрак.

— А что? Газета разрешённая.

— Ты не объясняй. Я из редакции, вернее — меня послала редакция.

— Это ты вот так из Перербурга пришёл? — Шурка с ухмылкой взглянул на его пыльные сандалии, надетые на босу ногу.

— Бывал и там, — не смутился Валентин. — Но для связи и другие способы есть. Ты за газетой не в Петербург бегаешь!

— Ладно, не обижайся, — примирительно сказал Шурка. — Хорошая газета. Это наша мастерская её выписывает, только на моё имя. А вторую — в тамбовской казарме… Надзиратель за неё страшшает, но у него должность такая.

Серёжка с восхищением смотрел на брата — мужик! В семнадцать лет он был широкоплеч, здоров, держался независимо. Не зря ему слесари кличку дали: Шуруп. Его рыжий лоб скорее можно было расшибить, чем заставить кланяться.

Валентину Шурка, должно быть, понравился. Потому и заговорил с ним откровенно: газеты, мол, читаете, но понимать их не научились. Назаровка — такой большой рудник, а рабочей организации нету.

— Ну, ты не очень… — не согласился с ним Шурка. — Была у нас организация. Была да сплыла. В прошлом годе и устав сочинили — свой. Нас тут всякие агитировали. Я не про себя говорю, есть тут люди постарше. Связались с Юзовским комитетом. Стали они нас подправлять: то одну резолюцию пришлют, чтобы одобрили, то совсем другую. Там между собой договориться не могут: кто за большевиков, кто за эсеров. А потом все и загремели: куда тот комитет подевался? Без последнего «прости». И наших троих забрали. В аккурат тех, которые туда в комитет входили.

Валентин внимательно слушал. Вроде доверяясь ребятам, сказал, что в рабочие организации часто проникают провокаторы, есть они и в Юзовке, и в Макеевке. А разоблачить такого нелегко: он в шахте или на заводе работает, громче других кричит на собрании, а сам давно жандармами куплен.

— Убивать таких! — вырвалось у Шурки.

— Само собой… — как бы между делом согласился Валентин. — Если разоблачим, ясное дело — ликвидируем.

Не знал Валентин, что этим своим «ясное дело — ликвидируем», обронённым как нечто само собой разумеющееся, он купил Шурку, можно сказать, с потрохами. И когда попросил помочь встретиться с надёжными людьми, Шурка согласился, не раздумывая.

Честно говоря, сама эта затея ему лично не очень нравилась. Зачем создавать какую-то организацию, когда есть братва? Это у господ — клубы, партии, всякие комитеты. Надо ли рабочему человеку обезьянничать? Ну, создадут комитет, войдут в него самые заводилы. А потом всю эту рабочую головку в одну ночь и свернут, только позвонки хрустнут. Кому от этого польза?

Нынче на руднике совсем не то, что было год, а тем более — два года назад. Которые газеты выписывают — жмутся друг к дружке. С кем же ещё поговорить? Опять же — если принёс газету на рудник: «Южный край», «Рабочий путь» или ещё какую — её у тебя и другие почитать просят. Так что если какая заварушка на руднике или в Юзовке вообще — только свистни. За общее дело долго собираться не станут. Всякие комитеты пусть в Петербурге собираются и решают, а тут они ни к чему.