Альфред Нойман - Дьявол

Тотчас же по прибытии в Париж Оливер, получив от Балю рекомендацию францисканскому приору, без затруднения добился снятия наказания с брата Фрадэна. Он использовал монаха, чтобы контролировать махинации Балю, который после ночного разговора в Орлеане проявлял по отношению к Оливеру почти подозрительную откровенность. Этим способом он узнал, что Балю честно сообщал Людовику об угрожающем положении на Сомме, не поднимая при этом вопроса о личной встрече короля с герцогом. Он узнал также через Фрадэна, что бургундское правительство, а в особенности сам герцог продолжали относиться к Балю подозрительно, что за его усердием подозревали направляющую руку короля, в личном появлении которого справедливо сомневались. В заключение через монаха же он убедился, что кардинал устраивал революцию в Льеже не в интересах Бургундии; герцогские чиновники в этом городе, по словам Фрадэна, сообщили правительству о новых интригах, за которыми, по всей вероятности, стояли французские агенты; однако было ясно, что ни герцог, ни его советники представления не имеют о неминуемой опасности революции и о задаче, возложенной на наемников королем.

Этот шахматный ход кардинала Оливер понимал тем менее, что Балю даже в разговорах с ним, по-видимому, упускал из виду вопрос о Льеже. В тот же день, когда прелату был передан приказ короля немедленно же объявить герцогу о его посещении, Неккер спросил торжествующего кардинала:

— Думаете о Льеже, выше высокопреосвященство?

— Конечно, я думаю о Льеже, дорогой мой мейстер, — возразил кардинал с хитрым видом, — неужели же вы полагаете, что я упускаю из виду этот главный фактор?

— Главный фактор? — удивился Оливер. — Но вы об этом не говорили со мной и, насколько я знаю, не переписывались с Кревкером.

— С Кревкером, конечно, нет, мейстер Неккер; разговор же с вами я оставлял до того времени, когда вы сами предложите мне нужные вопросы. Зная ваш ум, я ожидаю их уже давно. Если бы вы не спросили, я мог бы спокойно молчать, не поступая против вас нечестно.

— Благодарю за лестное мнение, — промолвил Оливер, пожимая плечами, — но ваших слов я совершенно не понимаю. Опасность состоит в том, что если короля задержат в бургундской ставке, то льежское восстание разразится как раз в то время, когда Людовик будет там заложником.

Балю весело потер руки.

— Не только, друг мой, грозит опасность, — возразил он, усмехаясь, — но это, наверное, будет так. Льеж восстанет на третий или четвертый день по приезде короля; насколько, конечно, можно положиться на коннетабля, который действует из Люксембурга.

Оливер даже подскочил от ужаса.

— Но ведь для короля это обозначает смерть или пожизненное заключение! — воскликнул он.

— Почему вы так волнуетесь? — спросил Балю спокойно. — Герцог не осмелится убить своего сюзерена. Мы с вами в глазах людей и даже короля сохраним наше alibi. Ведь благодаря непредвиденному льежскому восстанию мы больше уже не будем ответственны за судьбу короля. До прибытия злополучного известия с ним будут обращаться, как с гостем, производя на него со всею вежливостью лишь некоторый политический нажим. А так как благодаря хорошей организации я, во всяком случае, узнаю эту дурную весть первым, то и смогу ею так ловко воспользоваться, что и бургундцы не заподозрят меня лично, — тут он прищурил глаза. — Ведь в Европе знают, что французский король любит ходить один своими темными путями. Теперь вы все понимаете, мейстер?

Оливер, задумчиво прохаживаясь по комнате, ответил не сразу. Он поражался гению этого облеченного в кардинальский пурпур Иуды. Он удивлялся также и тому, что его собственная воля никогда не присоединяется к другой воле, как бы далеко он ни зашел. — Но в данном случае, разве решение еще не принято? — спрашивал он себя. — Разве я еще не знаю, кому вынес я приговор? Разве я нахожусь под чарами Валуа? Должен ли я забыть его поступок? Должен ли я придумывать сентиментальные извинения или искать поводы для сомнений? — Он прикусил губу: он знал, что если теперь повернет обратно, то попадет под иго более сильного человека, демонического духа… И все же…

Его мысль работала против его воли над разоблачением кардинала, как над подслушанной тайной врага; Он мысленно пробегал безупречный и, по-видимому, гарантированный от всякой неудачи план, он изучал его и обдумывал способы, которыми можно повернуть этот план против Балю и сразить зачинщика. Но только к чему это? К чему? Что должно было задержать роковую минуту в их схватке? И почему не хотел он сознаться королю ни прежде, ни теперь, каково положение вещей?

Он не отвечал себе на эти вопросы и не требовал от себя решения, потому что его инстинкт прозревал уже в этом внутреннем душевном смятении какой-то определенный смысл. Но он не сказал кардиналу того, что вертелось у него на языке, а именно, что осуществление всего этого плана вряд ли будет доказательством его, Неккера, невинности, ибо он сам обратил внимание короля на льежскую опасность, в связи с чем ему было дано даже поручение позаботиться лично о положении в городе; таким образом, на нем лежит, очевидно, ответственность, и если он утаит правду или же извратит ее для того, чтобы заманить короля в львиную пещеру, то при разразившейся катастрофе он будет изобличен Людовиком как изменник.

Поэтому он только ответил Балю:

— Да, ваше высокопреосвященство, теперь я все понимаю.

Он покинул дом кардинала, лежащий в ограде монастыря богоматери. Квартира же Оливера находилась в королевском Отеле де Турнель, около Бастилии; потому что Людовик при своих кратких наездах в Париж предпочитал для себя и своих приближенных малый дворец Пале-Роялю, где, к тому же, заседал парламент.

Оливер знал, что его ожидает де Бон с вестями от короля, а может быть и от Анны. Он поспешил через птичий мост, на котором продавцы птиц предлагали свой шумный, щебечущий и порхающий товар; он шел, не обращая внимания на людей и уличный шум, и думал о том, что те немногие поклоны, которые посылала ему Анна через курьера, казалось, свидетельствовали по-прежнему о любящем, верном и чистом сердце. Не отсюда ли рождалось его сомнение?

Невольно он пошел быстрее, как если бы ближайший час мог выяснить ему положение.

Жан де Бон уже приготовился в обратный путь. Тяжело дыша от стесняющего его панциря, сообщил он, что король покидает на следующий день Амбуаз с тем, чтобы в Компьене ожидать возвращения Балю. Его толстое лицо сложилось в добродушную гримасу: король, по его словам, был в прекрасном и уверенном настроении, и он, Жан де Бон, отлично такое настроение понимает, но гораздо меньше понимает он, — тут де Бон искривил рот, как от кислого вина, — радость короля по поводу той в высшей степени сомнительной поездки, которая ему лично совсем не нравится; а старшему своему камерарию король посылает вот это письмо.