Альфред Нойман - Дьявол

Так как в покое не было ни стула, ни какого другого сиденья, то Анна уселась на постель, которая подалась под ней и своднически манила ее лечь на спину. Нежный мягкий мех шкур, благоухавший, как и вся комната, неопределенным и одуряющим запахом цибетовой пудры и мирры, льнул к ее затылку и щекотал ей руки. На низеньком столике стоял массивный серебряный поднос с маленькими золотыми чашами, наполненными изысканными кушаньями. Здесь были нежные паштеты из лососины и выпи, колбасы из дичи и соки синего мускатного винограда и имбиря, миноги, приправленные розмарином и майораном, торты, пропитанные ликерами по флорентийским рецептам, кубки с крепким сладким вином из Лангедока, Испании, Сицилии, Кипра, Венгрии, чашечки с миндальной водой. Анна вытянулась поперек кровати и, принявшись за еду, выпила без разбору три-четыре кубка. Потом снова улеглась она на спину с возбуждающим вкусом пряностей во рту, отуманенная вином и ароматами цветов и материй. Шум отодвинутой потайной двери пробудил ее, а шаги, быстро приближавшиеся по лестнице, заставили забиться ее сердце. Опершись руками на шкуру, она приподнялась, разыскивая глазами дверь. В стенной обшивке открылось узкое отверстие в человеческий рост. Анна выставила вперед грудь и улыбнулась. Король стоял в комнате, с серьезным и отчужденным видом рассматривая ее.

— Нынче вы улыбаетесь по-иному, сударыня, — тихо сказал он, не двигаясь с места.

Женщина ничего не ответила; обнажив еще больше улыбкою зубы, она полузакрыла глаза и слегка откинула голову назад. Людовик, глядя на ее рот, повел бровями.

— Припоминается ли вам, сударыня, — холодно спросил он, — что прошлую ночь вы провели в объятиях мужа?

Анна, все еще улыбаясь, широко раскрыла глаза.

— Государь, — сказала она, становясь на колени на своем ложе, — так как вы не желаете целовать моих рук, то позвольте мне поцеловать вашу.

Король заложил руки за спину.

— Сударыня, — повторил он немного громче, — вспоминаете ли вы, что двадцать часов тому назад вы лежали еще в объятиях вашего мужа?

Женщина больше не смеялась; ее глаза приняли жесткое выражение.

— О, конечно, помню, ваше величество, так же как и ваш приказ, которым в течение этих двадцати часов вы отдалили моего мужа на двенадцать часов пути отсюда, от этой комнаты, куда вы распорядились меня позвать.

Она снова легла на спину.

Король скривил рот.

— Благодарю вас, сударыня, за ваш приход. Осмелюсь спросить, охотно ли вы пришли?

— Государь, — сказала Анна, — если это вас раззадорит и если вы желаете это услышать, то отвечаю вам: я пришла сюда с сердцем, обливающимся кровью.

Людовик с кривой усмешкой указал на кушанья.

— Однако, несмотря на ваше обливающееся кровью сердце, у вас был отличный аппетит? Ну, а если, — продолжал он серьезно, — если теперь я попрошу вас раздеться?

— Я это сделаю, — сказала она спокойно.

Король скрестил руки и смотрел в пол; потом он грубо бросил:

— Раздевайтесь!

Анна поднялась, встала на ступеньку возвышения и уверенным движением сорвала шнуровку рукавов и корсажа. У короля задрожали губы при виде ее белой кожи, сверкнувшей сквозь разрез платья.

— Довольно, сударыня, — сказал он подавленно и отвернул голову, — я верю в вашу готовность, но удивляюсь, откуда она взялась. У меня явились странные мысли. — И, прямо взглянув на нее, он прибавил:

— Скажите мне, пожалуйста, госпожа Неккер, проявили бы вы вчера подобную же готовность?

Анна, скрестив руки на обнаженной груди, стояла выпрямившись.

— Да, государь, — ответила она.

Людовик удивленно поднял голову.

— Если бы я удалил мейстера силой, а вас принудил бы следовать за собою, то отдались бы вы мне? Конечно без сопротивления! Отвечайте правду, сударыня.

Анна усмехнулась несколько оцепенелой улыбкой:

— Если бы существовала сила, перед которой отступил бы мейстер, то и вчера я обнаружила бы такую же готовность, как сегодня.

Король сделал было небольшой шаг по направлению к ней, но потом медленно отступил к стене, как будто его отстранила какая-то невидимая рука. Он наморщил лоб, размышляя.

— Анна, — снова заговорил он почти шепотом, как бы боясь, что его голос может врезаться в другую звуковую волну, нежную и значительную. — Анна, думали ли вы, действовали ли вы когда-нибудь без него, пробовали ли разобраться в том, что добро и что зло?

Она покачала отрицательно головой.

— Всегда ли его воля руководит вашей волей и его душа всегда ли присутствует в вашей душе?

Она кивнула утвердительно.

— И сейчас?

Она снова кивнула.

— Скажите мне, подивился бы мейстер на наш разговор и на наш вид?

— Да, — ответила она, потрясенная.

Король нащупал рукой механизм потайной двери, скрытой ковром, и открыл ее.

— Я тоже дивлюсь, — сказал он серьезно; — мы сами себя не знаем. Как же можем мы предполагать, что знаем ближнего. А как вы думаете, — прибавил он, склоняясь к ее руке, — а как вы думаете, теперь он порадовался бы?

— Да, — прошептала она, и в глазах ее стояли слезы.

Король стоял уже в дверях.

— Я не знаю, достоин ли он этой радости, — сказал Людовик через плечо, — я не знаю — дурное или хорошее у него на уме; но я знаю, что я достоин той радости, которую испытываю сейчас. Спите спокойно, сударыня, и храните молчание.

И король закрыл за собой дверь.

В этот же самый час Оливер произнес в темноте:

— Вы спите, монсеньор?

— Я не сплю, мейстер.

Неккер отер пот со лба.

— А что ожидает короля? — спросил он подавленным голосом. — Будет ли его жизнь в опасности?

Он услышал удивленное движение кардинала.

— Вот странный вопрос, — отвечал Балю. — Вас уже мучает совесть? Но успокойте ее: лига не так неблагоразумна, чтобы убийством короля навлечь на себя негодование всей Европы. Что с ним будут делать и как долго продержат в заключении, это зависит от обстоятельств и прежде всего от настроения Бургундского герцога. Однако мы сможем оказать некоторое влияние и на обстоятельства, и на настроение.

Он некрасиво засмеялся. Оливер воскликнул с внезапной дикой ненавистью:

— А вы не боитесь, господин кардинал, что я велю вас запереть здесь и еще ночью поеду обратно в Амбуаз?

Балю засмеялся:

— Нет, не боюсь. Потому что там вы могли бы помешать и вас не так-то скоро бы приняли. Позвольте вам доложить, — сегодня утром король дал мне понять и при том в не особенно скрытой форме, что я могу скорее затянуть, чем урезать срок вашего пребывания со мной. Вот это вы и скажите вашей совести.

Оливер не отвечал. Как и в мучительно-бессонные два часа перед этим, он стал кусать свою подушку, чтобы не закричать.

В Париже кардинал шел к своей цели хладнокровно и планомерно. Несмотря на то, что теперь завербовав Оливера, он был уверен в успехе, все-таки со свойственной ему предусмотрительностью он в своих маневрах исходил лишь из таких фактов, которые даже от зоркости короля должны были скрыть его активность. Он сообщил в Амбуаз о подозрительном сосредоточении войск на пикардийской границе, указывая на опасность наступления с тыла бургундцев и на присутствие герцога в области Соммы; потом он доставил Людовику ультиматум герцога, в котором тот грозил наступлением на Пикардию, если король не откажется от похода против его бретонского союзника.