Павел Шестаков - Омут

— Он жил недалеко от нас перед войной. На нашей улице мальчишки недолюбливали гимназистов. Я это сама испытала. А Максиму он почему-то нравился. Он заступался за Андрея. Ведь ты его Андреем назвал?

— Андреем.

— Максим старше. Его побаивались.

— Ваш брат защищал гимназиста? — спросила Вера Никодимовна. Вот бы не подумала!

— Они дружили… по-своему. Шумов был начитан. Он носил книги Максиму… Помню, они спорили, прав ли Симурден, приговоривший к смерти Говэна… Это все давно было. Я уже не помню, когда видела Шумова. Значит, он здесь?

— Здесь.

— И нэпман?

— Начинающий.

— Странно. Он мне казался красной ориентации.

— Ах, милая! Революция все поставила вверх ногами. А ваш брат…

«Они могли видеться. Могут увидеться. Просто встретиться», — думал Юрий.

— Ты уверена, что Шумов и Максим…

— Максим даже с партийцами разошелся из-за нэпа. Если Шумов нэпман, у них не может быть ничего общего.

«А если не нэпман?»

— Все это очень печально, — вздохнула Вера Никодимовна. — Все эти споры, разлады. Подумать только, оба сочувствовали революции, а теперь ничего общего! Нет-нет, всем пора положительно примириться. Юра! Тебе покрепче?

— Да. Покрепче. Только не чай.

— Не чай? Но мне кажется, ты уже…

— Представь себе. Мы зашли в подвальчик. Там хозяйничает очень толстый грек. Из тех, что отсиделись и теперь пожинают плоды этой… новой политики. Он хвастался хорошим вином, и мы…

— Вы его попробовали? — улыбнулся Воздвиженский.

— Как видите.

— И оно действительно стоящее?

— Пожалуй. Не вызывает жажду.

Юрий подошел к буфету, открыл дверцу и взял рюмку.

— Юра! Неужели ты еще собираешься пить?

— Оставь, мама.

Он наполнил рюмку.

— Здоровье присутствующих!

После выпитого стало спокойнее.

«Не нужно преувеличивать. Главное, у них разногласия… У кого с кем? У Шумова с Максимом или у Максима с партией? Да не все ли равно! Сейчас они не друзья. Конечно, я наломал дров… В следующий раз нужно быть осторожнее. И всё».

— Итак, вы обсуждаете наше будущее? За чаем? Очень серьезно, да? Что же это за обсуждение? Жомини да Жомини, а об водке ни полслова!

— Юра!

— Я шокирую?..

— Ты не так воспитан!

— Мама, но я кое-что поутратил. В штыковых атаках и разных других… проявлениях дурного тона. Но если общество разрешит еще одну… я не буду шокировать… я прилягу. Я же устал, я говорил…

Вера Никодимовна прикрыла глаза руками, а Роман Константинович сам наполнил рюмку.

— Пейте, Юра, и отдыхайте. Вы устали.

Юрий выпил, чуть расплескав водку.

— Вы тоже думаете, что я… должен покинуть…

— Конечно. Иначе вы сделаете или скажете; такое, о чем будете жалеть.

«Я уже… сказал… нужно лечь…»

— Благодарю. Вы благоразумны и благо… благосклонны… Прошу прощения.

Он вышел, собравшись с силами, чтобы не покачнуться по пути.

Вера Никодимовна открыла глаза.

— Мне стыдно.

— Успокойтесь, Вера Никодимовна!

Таня встала и обняла ее за плечи.

— Он так много пережил…

— Бедный мальчик, бедный мой мальчик! Вы не должны осуждать его, Танюша.

— Я не осуждаю.

— Спасибо, добрая вы наша. Посмотрите, пожалуйста, как он там. Если пойду я, ему это не понравится.

Юрий лежал на диване, но не спал. Широко открытыми глазами он смотрел в потолок, где в кругу над люстрой сошлись в хороводе не то ангелы, не то амуры. Сейчас они тихо закружились, плыли друг за другом.

— Это ты? — спросил он, переводя взгляд с потолка на Таню.

— Я.

— Зачем?

— Вера Никодимовна беспокоится.

— А… мама… Ты тоже? Осуждаешь. В первый раз в жизни я осужден по заслугам.

— Ты много выпил.

— Ерунда. Дело совсем в другом.

— Не нужно сейчас. Усни. Я пойду.

— Погоди.

Таня остановилась.

— А если бы у нас было много денег?..

— Каких денег?

— Много. Ты заслужила. Ты мучилась, страдала. А если бы деньги… мы бы бежали…

— Юра! О чем ты! Отдохни.

— Я не хочу отдыхать. Но ты должна. Там. В Париже, в Сан-Франциско. Где хочешь…

— Ради бога. Успокойся.

— Я спокоен. Ты только потерпи еще немножко. Совсем немного. И мы спасемся. Если нам не помешают…

— Кто? О чем ты?..

— Шумов. Кто же был прав? Симурден? А теперь он хочет стать лавочником. Ты не должна ему верить. Ты должна верить мне.

— Я верю, Юра.

— Это хорошо. Это очень хорошо. Никому не верь. Если мне придется уехать…

— Куда?

— Я скоро вернусь. Но ты не верь.

— Во что?

— Ничему не верь. Даже если скажут…

— Что мне могут сказать?

— Все. Что я женился…

Она отступила на шаг, но он потянулся, схватил за платье, притянул к себе.

— Ты единственная, единственная. Я до конца с тобой, только с тобой.

И бормотал, целуя платье:

С трудом она освободилась.

— Юра! Приди в себя. Что ты говоришь? Женился, деньги…

— Да, деньги.

— Это серьезно? Максим говорил, что тебя видели с каким-то бандитом, Техником.

— Ерунда. Это же Слава Щ. Оригинал.

— Он?! И на поезд… он?

Юрий вдруг закрыл глаза.

— Я хочу спать.

И отвернулся к стене.

На веранде к ней бросилась Вера Никодимовна.

— Таня! Только вы можете ему помочь. Я вас умоляю. Вы должны как можно скорее соединиться по-настоящему, переехать к нам. Вы слышите, Таня!

«Я слышу это только от вас. Разве он зовет меня?» — подумала Таня.

В самом деле, среди множества слов, которые Юрий только что произнес, не было самых простых: приходи, и мы будем вместе! Сейчас, а не когда-то, здесь, а не в Сан-Франциско. Наоборот, он говорил: терпи…

Домой она шла с помертвевшим сердцем. И причиной тому было не само поведение пьяного Юрия, хотя пьяным она видела его впервые и это отталкивало, настолько не вязалось с его сложившимся обликом, с воспоминаниями, столько лет согревавшими душу. Другое было страшнее. С каждым шагом открывалась перед ней беспощадная правда — говоря о будущем, он на самом деле прощался с нею.

В ушах навязчиво повторялись убивающие строки: «…клятва прощальная и нелепый прощальный конец». И, главное, когда Вера Никодимовна сказала, что Таня должна переехать — она-то еще и согласия не дала! — Юрий не обрадовался. Даже мать заметила! А уж она сама-то ощутила глубоко и больно. Очень больно, потому что не привыкла, ведь до сих пор все в их отношениях от нее исходило!..

«Кто ж тут виноват? Кто из нас?» — пыталась она обратиться к рассудку, поочередно виня то себя, то его, но так никогда и не ответила на этот вопрос, хотя задавала его себе еще многие годы, особенно когда, бывая в городе, приходила, чтобы положить букетик простых цветов на могилу Веры Никодимовны…