Михаил Голденков - Северный пламень

Болиман, невысокий полный человек в песочном камзоле, испуганно притаился у окна, наблюдая, как солдаты в синих мундирах и на конях рубят у стен крепости несчастных казаков.

— Пан Болиман! Давайте поможем казакам! — подскочил к коменданту замка взволнованный хорунжий Хломада. Ему было невыносимо смотреть, как гибнут казаки.

— Нет-нет! — испуганно затряс круглым одутловатым лицом комендант. — Приказ пана Кароля Радзивилла — ни в коем разе не делать этого! Мы, по секрету только, пан хорунжий, собираемся переходить на сторону Карла!

— Так какого черта, пан Болиман! — вскипел Хломада, хватаясь за саблю. — Какого лешего мы этого им не объявим? Ведь сейчас и шведы по нам из пушек дадут!

— Нет приказа!..

Несчастных русин, пытавшихся укрыться на территории замка, прямо у рва без остатка порубали драгуны. Как однажды те же самые казаки безжалостно рубали жителей Несвижа в 1654 году… Правда, тех казаков, которые скрылись в домах мещан, шведский подполковник приказал не трогать. Однако казаки не воспользовались сей добротой и безрассудно вели из окон домов беспрестанную пальбу, сами подписывая себе приговор.

— Они сами хотят на тот свет! — разозлился тогда Траутветтэр и приказал поджечь дома. И вот укрытия несчастных людей Мазепы накрыли жадные языки рыжего пламени… По коллегиуму, где также сидели казаки, уже стреляли пушки… В пожаре погибло еще шесть сотен, а то и больше казаков. Сто восемьдесят человек добровольно сдались в плен. Также шведам достались четыре казацкие пушки, четыре знамени, две пары литавр… От отряда Михаловича вместе с ним самим почти ничего не осталось. Подполковник Траутветтэр отослал пленных и пятьдесят своих раненых солдат, а сам двинулся на Ляховичи, оставив без внимания молчаливый замок, один вид которого не вызывал желания его штурмовать.

Но через два месяца в Несвиж въехал уже сам король. Его внимательные глаза долго осматривали впечатляющую твердыню замка.

— Хорошая крепость. Не удивляюсь, что московиты ее ни разу не взяли, — усмехнулся Карл, — но только не я. Приказываю — взять его!

Гарнизон Болимана состоял из двух сотен человек, из которых лишь девяносто были солдатами, остальные же — горожане и крестьяне. Поэтому Болиман не надеялся, что ему удастся отбиться от самой мощной армии Европы… Траутветтэр и генерал-адъютант Расенштейн отправились под белым флагом к коменданту с предложением сдать крепость… Болиман на ватных ногах вышел к ним навстречу.

Два немецких офицера, высоких, со спокойными обветренными лицами, в грубых плащах, пахнущие табаком, с видом полноправных хозяев положения возвышались над несчастной фигуркой коменданта. Под черными низенькими треуголками, их уверенные светлые глаза излучали несгибаемость и легкое сочувствие к Болиману, смотрели на него как на человека, попавшего в плен. Радзивилловский комендант, ни секунды не колеблясь, вытащил свою шпагу и отдал ее со словами:

— Мы сдаемся на милость победителя. Обратите внимание, господа! Мы не помогали Михаловичу. Мы не стреляли в вас!

— Рад иметь дело с благоразумным человеком, — улыбнулся худощавым лицом Расенпггейн, принимая шпагу, — вы спасли жизни своих людей, герр комендант…

В металлическом голосе Расенштейна Болиману слышалось: «Иначе мы бы вас убили без всякого сожаления»…

«Боже! Это не люди, это абсолютные воины, порождение Валхаллы», — думал испуганный комендант крепости…

Карл и его солдаты вошли в замок. И как бы ни восхищался шведский король мощью и красотой фортеции, его вердикт был жесток:

— Сжечь все военное имущество, в том числе знамена, оружие и утопить пушки. Коменданта и весь гарнизон отпустить, а замок… а замок взорвать.

— Ваше величество, не надо взрывать замок! Дело в том, что пан Радзивилл уже ваш союзник… — лепетал Болиман, заискивающе заглядывая снизу вверх в лицо шведского короля.

— Да неужели? — деланно приподнял брови Карл. — А я и не знал! И сколько будет длиться переход пана Радзивилла на мою сторону? Год? Два? А может, все десять лет?

Болиман что-то бормотал, пытаясь отговорить короля от уничтожения замка, но решение уже было принято. Выгнав из крепости прятавшихся там евреев и крестьян, которым разрешили взять их скарб, замок обложили бочками с порохом, и погоревший город содрогнулся от мощного взрыва. Когда дым и пыль рассеялись, замок стоял на месте, лишь обвалились с крыш черепица да башенки, облетели шпили, лепнина с окон и прочие мелкие детали, повылетали все стекла, из некоторых окон валил клубами дым, но твердыня устояла. Устояли и все четыре основные башни.

— Значит, так желает Бог! — махнул рукой Карл. — Все, едем отсюда! Дома поджечь! Пусть Радзивилл знает, с кем воюет!

Мы с ним обойдемся, как его союзник Петр с нашими летгаллами и эстами поступил!..

— Это дух Барбары Радзивилл не дал разрушиться замку, — шептались жители Несвижа, — иначе эта здания не имела бы места, где жить…

Только когда до Кароля Радзивилла дошли вести, что Несвиж погорел, а замок пытались взорвать, он окончательно понял, какую ошибку совершил своим дипломатическим, щадящим Августа и Петра молчанием! В тот же месяц, в начале июня, Кароль громогласно заявил, что рвет все отношения с Августом, и отправился в Торговицы на встречу с Лещинским и Карлом.

И Карл, и особенно Лещинский были нескрываемо рады, когда в Торговицах на их светлые очи явился сам Кароль Станислав Радзивилл. Карл, впрочем, был уверен, что это именно его несвижский урок заставил Радзивилла быть куда сговорчивей… Многолетнее лавирование закончилось, нить, связывающая Радзивилла с Августом, была окончательно порвана. Кароль, жутко смущенный и пристыженный, преклонял колено перед новым королем Польши и Литвы, перед королем Швеции… Лещинский не скрывал своей радости — ведь Радзивилл являлся к тому же и великим канцлером литовским, владея такой важной государственной печатью! Без него любой указ, даже королевский, считался недействительным.

— Вы не должны все время извиняться! — дружески обнимал Кароля Лещинский. — У вас непростая должность, любый мой пан, не простая роль в нашем сложном государстве. Знаю, не голосовали вы за Августа. За то и дзякуй вам вяликий…

И уж подавно был рад Микола Кмитич. Он как раз находился в свите Лещинского.

— Ну, с возвращением тебя на круги своя! — обнял за плечи Радзивилла Кмитич. Кароль густо покраснел. Он несколько изменился: волосы остриг и зачесал назад — мода, что задал всем шведский король, — но, как Лещинский, отпустил небольшие усы. Лицо слегка осунулось. Синие глаза стали чуть бледнее, словно выцвели от тяжких дум.

— Ох, Микола, — покачал головой Кароль, — если бы знал, как все это трудно: думать сразу за всех, угождать сразу всем и никому одновременно.