Режин Дефорж - Авеню Анри-Мартен, 101

— Да… Однако ж и вонючее мясо у этого педика!

— Это не мясом воняет… Это говном, он все обосрал.

— Будь спокоен… Теперь он ни сам срать не будет, ни другим не насрет.

Отвращение и ужас удвоили силы святого отца Дельмаса. Растолкав мучителей, он оторвал Маля от печи. Прилипший кусок мяса остался на раскаленной печи. Заступник и жертва упали у ног отступившей на шаг толпы. На несколько секунд воцарилась тишина. В объятиях Адриана Рафаэль приоткрыл один глаз, а на месте рта появилось что-то вроде улыбки, более походившей на гримасу. Она была ужасна в этом кровавом месиве, которое являло теперь его лицо. Он попытался заговорить. Сгусток крови скользнул на подбородок.

— Молчите.

— Глупо… У меня была такая хорошая задумка… Для романа… — удалось все-таки произнести Малю.

Оцепенев, с удивлением и даже некоторой долей восхищения смотрел Адриан Дельмас на человека, мечтавшего стать великим писателем, человека, который на пороге жуткой смерти находил силы шутить.

— Передайте… Леа… что я… очень ее любил…

— Я передам.

— А ну-ка, прочь! Дайте нам покончить с этой падалью.

— Умоляю вас! Оставьте его! Разве вы уже недостаточно отомстили?

— Нет, — сказал Фернандо Родригес, отстраняя руки Дельмаса, пытавшегося защитить несчастного. — Нет, — повторил Фернандо. — Надо, чтобы это послужило уроком для всех доносчиков, всех немецких прихлебал, которые есть в лагере и вне его. Давайте, ребята… покончим с ним…

Все эти люди, набросившиеся на него… Это мельканье рук, избивающих его тело… Эти теснившие друг друга лица напротив его лица… Все это он видел сквозь брызги крови… Все происходило в каком-то тумане… Туман, пар… Ему вспомнились турецкие бани Амель, которые были негласным местом свиданий «голубых». Там находили друг друга, прикасались, обнимались… Здесь же… Ужасное место, где ладони и пальцы были липкими, как щупальца осьминога… Спуск в ад в группе мужчин, сотрясаемых единой судорогой, единым глубоким вздохом, который, казалось, наполнил их сжатые и трепещущие груди эфиром, поднимавшимся из самых недр земли. Вот… чьи-то руки, теребящие, мерзкие, стремятся причинить ему новые страдания… убить его… Вскоре видения пропали… Остались лишь цветные вспышки, как электрические разряды… ярко-зеленая… ослепительно-белая… красная… черная… Серебряные звезды мерцают на черном… черном… черном…

В глубине барака рука священника начертала в воздухе крест.

Вскоре заключенные прекратили пинать бесформенную липко-мокрую массу, из которой все еще брызгала кровь.

— Может, выбросить остатки этой свиньи на помойку?

— Неплохая мысль.

Ночью труп Рафаэля Маля бросили в мусорную кучу, прикрыв сверху всяким хламом. Рано утром заключенные, убиравшие мусор, подобрали труп и положили в грубо сколоченный гроб.

Ни охрана, ни жандармы не проявили к этому случаю никакого интереса.

Через два дня после смерти Рафаэля Маля Адриану Дельмасу, который хорошо знал местность и досконально изучил привычки охранников, удалось бежать.

Он незаметно скользнул под брезент грузовика, который привозил в лагерь хлеб на неделю: шоферу было хорошо заплачено, чтобы автомобиль остановился и «сломался» именно в том месте, где было укрытие Дельмаса. Оказавшись за воротами лагеря, машина направилась в Бегль, пригород Бордо, где Адриана уже ожидали Альбер Робер и Леа вместе с тремя молодыми партизанами, вооруженными автоматами. Там все набились в маленький грузовичок мясника.

— Святой отец, сегодня вечером за вами должен прилететь самолет, — сказал Альбер.

— Я не хочу отсюда уезжать. Я должен остаться. Здесь я принесу больше пользы.

— В Лондоне придерживаются на этот счет иного мнения. На вашем месте я бы улетел. В данный момент ваше присутствие здесь чрезвычайно опасно не только для вас, но и для всех. Святой отец, нужно подчиниться.

Адриан молчал, закрыв глаза. Его никто не стал тревожить: у доминиканца был очень усталый вид, Леа, сидящая рядом с ним в кабине грузовика, положила голову на его плечо и вскоре заснула.

Она очнулась от дремоты, когда они уже пересекали площадь на склоне База. Затем грузовик поехал вдоль собора Сен-Жан и спустился вниз, до старой прачечной, затем некоторое время они двигались в направлении Кастельжаллу, наконец, повернули направо, на небольшую тихую улочку, и остановились у ворот усадьбы Совиак. Из низкого домика, перед которым рылись в земле куры, вышли пожилые мужчина и женщина. Альбер перебросился с ними парой фраз, те согласно кивнули и, сделав знак следовать за ними, вошли обратно в дом.

— У Лафоргов, святой отец, вы будете в безопасности. Самолет за вами прибудет в восемь часов вечера. Хозяин вас отведет к посадочной площадке, она около Бев, — пояснил Альбер.

— Я знаю.

— А пока одохните. Я зайду к Леа в конце дня.

— Спасибо за все, Альбер. Как дела у Мирей?

— Хорошо, святой отец, вы же знаете, она у меня молодчина.

— Знаю… Есть новости от вашего сына?

— Он в Кантале, в партизанском отряде «Реванш», где-то около Шод-Эгю. Партизаны там повсюду вдоль Трюйера. Это — хороший уголок, почти неприступный для врага, вряд ли боши рискнут туда соваться… Ну ладно, мне пора. Не беспокойтесь, святой отец, максимум через два месяца вы вернетесь сюда. Прощайте…

— Прощайте, Альбер! Позаботьтесь о Леа!

— Об этом даже не стоило и говорить. Дочь мадам Изабеллы для меня — святое.

Весь день дядя и племянница провели в разговорах, уютно устроившись у огня. Они разделили с четой Лафоргов скромный обед. Хозяева усадьбы были чрезвычайно молчаливы.

Адриан рассказал Леа об ужасной смерти Рафаэля Маля, стараясь по возможности смягчить краски. Когда он сообщил, что в последние минуты жизни несчастный думал о ней, Леа разразилась громкими рыданиями.

— Я тоже очень любила его, — вымолвила она.

Доминиканец молчал из уважения к ее горю. Немного успокоившись, она спросила:

— Но почему он не донес на тебя?

— Не знаю. После той жуткой ночи я и сам все время задаю себе этот вопрос. Может быть, ты знаешь причину? Или у тебя есть какие-то предположения?

— Нет… А впрочем, что тут такого особенного? Это вполне в его характере… Он знал, что тебя ищут, возможно, его даже просили опознать тебя среди заключенных, но из духа противоречия он отказался это сделать.

— Но не мог же он принести себя в жертву из духа противоречия!

— Рафаэль?.. Мог.

— Ну, тогда… Может быть, после всего этого… Мысль принять смерть иногда бывает столь странной. Но видела бы ты его взгляд, когда его избивали!.. Когда его глаза встретились с моими, они как бы говорили: «Вы ведь не ожидали от меня этого, а? Чихал я на всех вас».