Режин Дефорж - Черное танго

— Да, конечно, но как вы думаете, захочет ли она хотя бы выслушать меня?

Он стоял, неловко переминаясь с ноги на ногу, не зная, куда деть руки, и вызывал у Леа чувство умиления. Она с улыбкой снова усадила его в кресло.

— Ален, я была бы очень рада, если бы вы стали моим зятем, и думаю, для Франсуазы было бы счастьем иметь такого мужа, как вы. Вы осведомлены обо всем, что произошло в ее жизни, и это не является для вас препятствием. Возможно, однако, что она считает это препятствием для себя. Вы говорили с ней об этом?

— Нет, я хотел поговорить, но после нашей поездки на ярмарку в Дюран она меня избегает. Может быть, вы согласитесь…

— Решительно нет. Я хорошо знаю Франсуазу, мое вмешательство только повредит делу. Единственное, что я могу сделать, так это устроить вам встречу наедине.

— А вы сможете?

— Для меня это сущие пустяки, — ответила Леа, пожимая плечами. — Мне хотелось бы сделать гораздо больше, сделать все, что в моих силах, чтобы вернуть Франсуазе вкус к жизни.

— Благодарю вас, мадемуазель. Я со своей стороны тоже сделаю все для того, чтобы она и ее малыш были счастливы.

— Благодарить будете после. А пока дайте мне подумать. Когда у меня созреет план, я дам вам знать.

— Но не затягивайте с этим слишком долго, — сказал он на прощание.

После его ухода Леа подошла к открытому окну, в задумчивости оперлась о подоконник и долго блуждала взглядом по широкому лугу, плавно спускавшемуся к обсаженной тополями дороге на Сен-Макер. Теплый ветерок покачивал верхушки деревьев и покрывал рябью высокую траву на лугу. Все было спокойно, на своем привычном месте и даже казалось незыблемым. Но Леа знала, что это — всего лишь иллюзия, обман. Легкий ветерок мог перерасти в бурю, на смену спокойствию и тишине могла прийти гроза. Однако она знала также, что не нужно нарушать этот, пусть недолговечный, но все же покой. Что-то вроде инстинкта выживания подсказывало ей, что следовало всячески поощрять намерения Лебрена не только ради счастья сестры, но и ради ее собственного счастья, ради собственного спокойствия и свободы. Все в Монтийяке обращались именно к ней за разрешением самых различных проблем, начиная с вопросов управления имением и кончая выбором ткани для нового платья, выкорчевыванием той или иной виноградной лозы, посадкой молодых деревьев или выбором блюд на обед. Почти неосознанно ей хотелось переложить эти заботы на кого-нибудь другого. В этом отношении Ален Лебрен был самой подходящей кандидатурой. Конечно, родственникам из Бордо такая партия покажется неподходящей, но, учитывая теперешнее состояние родственных отношений, их мнением можно было пренебречь. Леа представляла себе, как двоюродные сестры с усмешечкой говорили, что для Франсуазы в ее положении не было никакой надежды на замужество, что ни один человек их круга никогда не решится связать свою судьбу с женщиной с таким прошлым, да еще и с незаконнорожденным ребенком на руках. Самым трудным было убедить саму Франсуазу. Леа знала, что сестра все это время хранила в сердце память об Отто, но, с другой стороны, она должна была подумать о сыне, которому, когда он подрастет, понадобится отец. И снова ее привело в раздражение отсутствие Франсуа Тавернье. Уж он-то знал бы, как поступить!

Жан Лефевр вернулся к довоенным привычкам, и каждый вечер стал появляться в Монтийяке. Его посещения радовали всех. Он часто оставался ужинать и потом проводил остаток вечера в окружении друзей. Иногда он приезжал вместе с матерью, которую сестры де Монплейне развлекали как могли. Каждый раз бедная женщина останавливалась на какое-то время у того места, где раньше был похоронен Рауль.

Почти безотчетно Леа вела себя с Жаном как кокетливая девчонка, забывая, что давно вышла из подросткового возраста, и что он тоже не был неопытным школьником. Они никогда не вспоминали о той ночи в Моризесе, когда оба брата открыли ей свою любовь. Однако ни она, ни он не забыли о том, что это для каждого из них значило: пробуждение нежных и безумных плотских чувств без всяких, однако, последствий для Леа, а для Жана — глубокое потрясение, сопровождаемое чувством вины и угрызениями совести. Жан частично утратил прежние веселость и непринужденность, которые так нравились когда-то Леа. Груз ответственности, горе матери, пережитые страдания, потеря брата придавали ему не свойственную его натуре серьезность. Больше, чем раньше, он любил Леа и мечтал жениться на ней. Но он знал о ее связи с Франсуа Тавернье и поэтому не решался говорить ей о своих намерениях. Он боялся получить отказ, боялся услышать от нее, что она любит другого.

Леа рассказала ему о чувствах Алена Лебрена к Франсуазе и попросила организовать поездку в Пила, где у Лефевров была вилла на берегу моря. Стоял июнь, и что могло быть естественней и понятней, чем желание искупаться в океане? Поскольку Леа не могла найти предлог, чтобы не брать с собой детей, им пришлось отправиться вшестером ранним субботним утром в новой машине Жана марки «ситроен» в 15 лошадиных сил с передним приводом. Увидев, как большая черная машина остановилась у дома, Леа невольно отпрянула от окна, ей почудилось, что сейчас откроется дверца и из машины выйдет Морис Фьо со своими подручными.

В багажник машины погрузили приготовленные Руфью корзины с провиантом. Женщины с детьми разместились на заднем сиденье, а мужчины заняли места на переднем. В этот день в Вилландро была ярмарка. Несмотря на ранний час, город был запружен повозками, грузовиками, стадами овец и коз. Из клеток доносились крики домашних птиц, в арбах похрюкивали свиньи. В мягком свете утра каждый, не торопясь, шел по своим делам. Миновав город, они выехали на дорогу, которая прямиком шла через Ландский лес. У Леа сжалось сердце при воспоминании о тех днях, когда они с Камиллой и Шарлем прятались в этом самом лесу. Шарль был тогда совсем крохотный. Помнит ли он теперь об этом? Мальчик с серьезным и внимательным видом молча смотрел на мелькающие деревья.

— Где-то здесь была голубятня отца Леона, — вдруг произнес он.

Леа вздрогнула, а Жан Лефевр резко крутанул руль. Оказалось, все трое думали об одном и том же, и их мысли передавались от одного к другому!

— Ты помнишь голубятню отца Леона? — спросила Леа.

— Не очень отчетливо. Помню только, что там были ты и мама. Ведь это — где-то здесь, правда?

— Да, дорогой, это, по-моему, недалеко отсюда.

Шарль отвернулся и, прильнув к стеклу, казалось, целиком погрузился в созерцание. Пьер заснул на коленях у матери. Все долго ехали молча.

Наконец казавшаяся нескончаемой прямая дорога свернула к хутору Ламот. У Леа вырвался вздох облегчения. Сколько она себя помнила, путь через Ланды всегда был для нее, в отличие от родителей и сестер, бесконечно утомительным. Глядя на сосны, похожие одна на другую как две капли воды, она испытывала необъяснимое чувство тревоги.