Режин Дефорж - Голубой велосипед

— Бернадетта, займитесь ребенком. Руфь, принесите мою сумку с инструментами. Она в машине.

— Доктор, как вы думаете, она не умрет?

— Ничего пока не знаю. Похоже, у нее очень слабое сердце. А что здесь делает этот немец?

— Это он помог мне перенести сюда Камиллу. Он же принимал роды.

После того, как Бернадетта Бушардо забрала у него новорожденного, молодой человек неловко стоял посреди комнаты, вытирая руки о фартук. Руфь вернулась с врачебной сумкой и обратилась к нему по-немецки:

— Wir bedanken uns, mein Herr… [12] Мы благодарим вас, господин… (Нем.)

— Leutnant Frederic Hanke [13] Лейтенант Фредерик Ханке. (Нем.)

— Леа, проводите лейтенанта. Auf Wiedersehen, mein Herr. [14] До свидания, месье. (Нем.)

Сняв фартук, Фредерик Ханке сухо откланялся и, натягивая китель, последовал за девушкой.

В коридоре они столкнулись с двумя сестрами, Франсуазой и Лаурой, одетыми во все черное. Они обнялись.

— Лаура, моя Лаура, как я рада тебя видеть… И даже тебя, негодница Франсуаза!

— Ох, Леа, как это ужасно!

— Что ужасно? Наконец-то мы снова все вместе, ребенок Камиллы здоров, война окончена, почти… — добавила она, косясь на немца.

— Что он здесь делает? — шепнула ей на ухо Лаура.

— Я тебе потом объясню. А где папа с мамой?

— С мамой?

На кухне Раймон д'Аржила, мастер-винодел Жюль Файяр, Амелия Лефевр и ее управляющий Опост Мартен, Альбертина и Лиза де Монплейне, Люк и Пьер Дельмасы, их соседи пили из больших бокалов сладкое белое вино поместья. Все эти люди утопали в неуклюжих черных костюмах. Женщины приподняли креповые вуали.

Увидев их, бросившаяся было к отцу Леа, замерла. Почему вдруг почувствовала она этот холод? За ее спиной плакали Франсуаза и Лаура, немец заканчивал застегивать китель. Затянув ремень пояса, к которому была прикреплена черная кобура, он надел фуражку и, щелкнув перед Пьером Дельмасом каблуками, вышел.

Во дворе сорвался с места мотоцикл, и его рев показался страшно громким. Пока он был слышен, никто не шелохнулся.

На кухне, куда добрался, наконец, луч солнца, черные костюмы на фоне белых стен особенно резали глаза. На покрытом старой, местами протершейся клеенкой огромном столе мухи упивались стекавшим по бутылкам вином. Стенные часы пробили пять. Вернулись Руфь и доктор, но никто не двинулся с места. Леа напрягла слух. Почему она так задержалась? Неужели она не знает, что дочь ее ждет?

— Мама, — услышала она свой голос. — Мама?.. Мама… — в ее сознании слово отдалось громким воплем. Нет, только не это… только не она… пусть все они умрут, лишь бы не она…

— Папа, скажи мне… где мама? Это же неправда, да? это кто-то другой?..

Леа оглянулась, чтобы разглядеть, кого недостает. Не было многих — дяди Адриана, братьев…

Ее сестры зарыдали громче. Все опустили головы. По щеке отца — как же он постарел! — сбегала слеза. Руфь притянула ее к себе.

Больше недели Леа находилась в состоянии полного оцепенения; она не плакала, не разговаривала, ела то, что ей давали, спала, свернувшись калачиком, в маленькой кроватке в детской, принимала выписанные доктором Бланшаром лекарства и проводила долгие часы на террасе, глядя прямо перед собой. Ни отец, ни Руфь, ни сестры не могли вывести ее из этого состояния. Сердце гувернантки сжималось, когда она видела этот неподвижный тоненький силуэт, повернувшийся, словно в ожидании кого-то, к верделейской дороге.

Однажды в одном из сундуков детской Леа обнаружила старую блузку из розового шелка, когда-то принадлежавшую матери. Это, наконец, вызвало слезы, которые и принесли ей облегчение. Услышав, как та плачет, Камилла в белой ночной рубашке дотащилась к ней из своей комнаты и тем же мягким тоном, что был у Изабеллы, сумела произнести слова, которые немного облегчили горе Леа.

Опьяневшая от слез, измученная рыданиями, Леа заснула на руках у Камиллы.

Проснувшись одна несколько часов спустя, она вымыла лицо, зачесала волосы назад и прошла в комнату матери. В комнате с закрытыми ставнями еще стоял аромат духов Изабеллы. С букета роз у тщательно убранной постели осыпались лепестки. Леа встала на колени у материнского ложа и прижалась щекой к белому пикейному покрывалу. Слезы тихо текли по ее лицу.

— Мамочка… бедная моя мамочка…

Вошел отец и преклонил колени рядом с дочерью.

— Завтра утром мы вдвоем сходим на кладбище, — сказала она. — А теперь расскажи мне, как это произошло.

— Ты действительно хочешь знать?

— Да.

— Тогда пойдем в мой кабинет. Здесь у меня не хватит духа.

В кабинете Пьер Дельмас выпил один за другим два стакана портвейна. Усевшись на кожаном изрядно потертом диване, Леа ждала.

— Это случилось в ночь с 19 на 20 июня. Твоя мать отправилась в Бордо посетить Женскую католическую лигу действия, членом которой состояла, чтобы помочь в размещении и трудоустройстве беженцев. На ночь она должна была остановиться у твоего дяди Люка. Вскоре после полуночи началась воздушная тревога. Бомбы падали по всему городу, у доков, в районе Бастиды, в Люзском проезде, в квартале Сен-Серен, с десяток упал между улицами Давида Джонстона и Камиллы Годар, на улице Рампар, рядом с Южным вокзалом, на бульваре Эльзаса-Лотарингии, в убежище на Дамурских аллеях, где нашли свою смерть множество людей. Одна из бомб упала совсем рядом с особняком командующего округом, где находились рабочие кабинеты маршала Петена и генерала Вейгана.

Леа с трудом сдерживала нетерпение. Какое ей было дело до того, где падали бомбы? Единственное, что ей хотелось узнать, — как погибла мать.

Пьер Дельмас налил себе еще стакан.

— Вместе с другими дамами-патронессами твоя мать вышла из здания Женской католической лиги, чтобы пройти в ближайшее убежище. Конечно, она слишком долго медлила. Упавшая на улице Сегальс бомба ранила твою мать в голову и в ноги. Одним из первых там оказался парижский журналист, который доставил ее в госпиталь и известил меня. Когда я приехал, она находилась в бессознательном состоянии, из которого вышла лишь накануне кончины, 10 июля.

— Она что-нибудь сказала для меня?

Прежде чем ответить, Пьер Дельмас допил стакан. Чуть заплетающимся языком он произнес:

— Ее последним словом было твое имя.

Леа обожгло чувство полного счастья. Значит, мать думала о ней, умирая!

— Спасибо тебе, Господи, — прошептала она, бросаясь в объятия отца.

— Нам не следует плакать, моя драгоценная. По ночам она возвращается и разговаривает со мной.

Леа с удивлением взглянула на него.

— Да, папа, я верю, что она всегда рядом с нами.

Она вышла, не заметив на губах отца улыбки полной убежденности.

На следующий день Леа с отцом, вернувшись с кладбища, застали Фредерика Ханке в обществе еще одного офицера. Они спорили с Руфью. Судя по гневному выражению лица гувернантки, спор был горячим.