Виктор Ахинько - Нестор Махно

— Я Коллонтай! — рассерженно говорила она.

— Ну и что? — нагло удивился один из них и позвал горласто: — Эй, Леймонский, бегом доложи дежурному. Некто Коллонтай прибыла.

Месяц тому ее вызвали из Крыма на профсоюзный съезд. К этим делам она в сущности не имела никакого отношения. Но осточертела война, рычащий Дыбенко, захотелось новых встреч, впечатлений. А в Харькове на стенах висели расклеенные агитаторами портреты Ленина, Свердлова и… надо же, ее тоже! Александра Михайловна стояла на первомайской трибуне, печатала статьи в местных «Известиях», ее узнавали на улице. А эти кожаные дебилы словно с луны свалились!

Убранство салон-вагона, куда ее, наконец, пропустили, еще более поразило. Вокруг голод, мешочники, разруха. Тут же… бархатные кресла и диваны, в резных рамах зеркала, ковровые дорожки, инкрустированные телефоны. И среди всего этого — народный трибун Троцкий!

— Рад видеть, дорогая Александра Михайловна, — вежливо сказал он, пожимая ее руку и холодно поблескивая стеклами пенсне.

— Чем-то старым запахло, — не осталась и она в долгу.

— Вагон какого-то царского министра, — небрежно отвечал председатель Реввоенсовета РСФСР, избегая называть гостью на «Вы» или «ты». — Прошу! — и указал на кресло. — Сейчас принесут чай. Может, и пообедаем вместе?

«Гнилой барин, — вертелось на уме у Коллонтай. — Стражу завел, челядь. Где же пролетарские идеалы?» Сказала она другое:

— Благодарю. Сначала дело. Где-то в вашей походной канцелярии затерялось мое письмо. Крик души, а ответа, увы, нет. Видимо, к вам оно не попало?

Как бы не так! Лев Давидович прочитал его в день получения и поморщился. Дамочка настырно лезет не в свое корыто. Он невзлюбил ее еще с тех пор, как вместе оказались в Америке. Умница возомнила, что может позволить себе писать о нем всякую дрянь, и не кому-нибудь — Ильичу! Не угомонилась и потом. Когда они взяли власть, некий «Комитет спасения родины и революции», созданный эсерами и меньшевиками, потребовал у Ленина ни много ни мало — разделить кресла! Дескать, гуртом брали бразды — разом давайте и править. Многие народные комиссары согласились уступить свое место, в их числе Коллонтай. А услышав, что Ильич и Троцкий — только двое! — наотрез отказались, эти «демократы» объявили о выходе в отставку. Луначарский даже нагло назвал Ленина диктатором. И ЭТА подпевала. Лев Давидович на всю жизнь запомнил сказанное первым вождем: «Объединение невозможно. Троцкий это понял, и с тех пор не было лучшего большевика». Вот так. А смутьяны поджали хвоеты и прибежали с покаянием. Уж больно им хотелось и родить, и девственницами быть. А теперь эта вертихвостка собралась еще и учить его воевать!

— Вы же здесь, милая Александра Михайловна. Давайте по-товарищески обсудим, что вас волнует.

— Я прямо с фронта. Была там по заданию ЦК Украины. Вот успела лишь платье переодеть. На разъездах гигантские заторы. Донецкий бассейн, считайте, мы уже потеряли. Там творится что-то ужасное! Хотите свежий пример? Наш дощатый вагон прицепили к какому-то составу. Катим. Стой! Казаки перехватили чугунку. Выбираемся кружным путем. Бьют пушки. Рядом рвутся снаряды. Откуда? Горят тормоза. Вносят раненых. Я пытаюсь их успокоить. А впереди все забито эшелонами. Жалко людей. Невообразимая паника. Единственные, кто еще держался, простите, это колючая правда — махновцы. Я и у них побывала. Банда, конечно. Свои хаты им дороже всего. Потому и дерутся. А уголь, хлеб мы у них…

Взвизгнула на роликах зеркальная дверь. Вошел помощник с блестящим знаком на рукаве. «Циркачи», — усмехнулась Коллонтай.

— Извините, Лев Давидович, там Бубнов. Пусть подождет?

— Зачем же? Зовите.

В наглухо застегнутой гимнастерке и галифе, аккуратно подстриженный, худенький Андрей Сергеевич увидел Коллонтай, улыбнулся и сдержанно поклонился. Они были тоже давно знакомы.

— Садись. Слушай, — сказал Троцкий гостю. Тот, как и председатель Совнаркома Украины Раковский, не имел к ней никакого отношения. Разве что отбывал ссылку в Харькове. Бубнов входил в первое политбюро ЦК России. Это вам не какой-то там генерал. Вместе с Овсеенко Андрей Сергеевич руководил взятием Зимнего и арестом Временного правительства. Но подобно Овсеенко же, после захвата власти не уловил, что правила игры быстро изменились, продолжал настаивать на собственном мнении, резко выступил против предложенного Лениным мира с германцами и… никакой высокой должности не получил. Добывать ее (по тогдашнему выражению «укреплять советскую власть») Бубнову предложили в провинции. Теперь он состоял членом реввоенсовета Украинского фронта.

Троцкий, коренастый, плечистый, гривастый, ходил по ковровой дорожке салон-вагона. Оборванная на полуслове Коллонтай тоже молчала. Подали чай на расписном подносе, но никто к стаканам не притронулся.

— Александра Михайловна только что с Южного фронта, — сказал наконец Троцкий. — По ее глазомеру, там полный бедлам. Все бегут, и спасения уже нет.

— Простите! — воскликнула гостья. — Мы же с вами в «Крестах» сидели. Как можно! О поражении я ни слова…

— Согласен. Раздул кадило, — усмехаясь, примирительно заметил Лев Давидович и добавил другим тоном: — Но что Харьков не сегодня-завтра возьмут — вы не отрицаете? И что Махно молодец, а-а? Ну, каково, Андрей Сергеевич, это слышать?

Троцкий высоко ценил свою способность к провидению и всегда считал Коллонтай недалекой, а ее теоретические воззрения смутными. Но, помилуйте, не до такой же степени!

— Я тоже был у батьки. Он ненадежен, лишь требует патроны. А положение тяжелое, — вздохнул Бубнов. За окнами заунывно кричал паровоз, несло клубы пара. О Махно они уже сообщили в Москву, что только по его вине разваливается фронт, но Александра Михайловна об этом не знала.

— Трудное. Не более, — уточнил Троцкий. — Мой поезд стоял у Волги. Со всех сторон ружейная трескотня. В небе кружит белый аэроплан. А рядом — пароход для штаба. Мне говорят с тревогой: «Уходите на воду!» — «А как же армия? — спрашиваю. — Ей-то куда, если мы удираем?» И не поддались, выстояли. Слышите?

Он не убеждал — страстно колдовал, и Коллонтай почувствовала, что к ней возвращается уверенность. Но это же обман! Фронт развалился! Сама еле ноги унесла. Все равно хотелось верить в лучшее. Так велики были обаяние и сила Троцкого. Он продолжал, поблескивая пенсне:

— Ничего страшного. Украина почти освобождена. Остались донецкое и польско-румынское направления. Их мы быстро ликвидируем. Но здесь правит бал анархия, атаманщина. Мобилизуем сто человек — девяносто дезертиры. С этим надо кончать. Не мои слова — Ильича. ВЦИК создает единую армию всех республик, транспорт. Фактически союз народов. А вы церемонитесь с каким-то Махно. Они выбирают командиров. Темной массе нравится. Мы даем начальнику тысячу рублей, рядовому — триста. Махновцы же вопят «о равной плате за кровь». Так они всех перетянут к себе!