Виктор Ахинько - Нестор Махно

Махновцы кричат: «Долой партийность, долой коммунистов, да здравствуют беспартийные советы!» Но ведь это же жалкая ложь! Махно и его соратники вовсе не беспартийные. Они все принадлежат к анархическому толку и рассылают циркуляры и письма, скликая анархистов в Г.-П. для организации там своей анархической власти.

Контрреволюционеры всех мастей ненавидят коммунистическую партию. Такое же чувство питают к коммунистам и махновцы. Отсюда глубочайшие симпатии всех погромщиков и черносотенных прохвостов к «беспартийному» знамени махновцев… Поскобли махновца — найдешь григорьевца. А чаще всего и скоблить-то не нужно: оголтелый, лающий на коммунистов кулак или мелкий спекулянт откровенно торчат наружу.

Доблестные конные части генерала Шкуро вновь перешли в решительное наступление вдоль желдороги на Екатеринослав и в направлении на Пологи и Цареконстантиновку… Красные, понеся потери, в беспорядке бегут.

— О свадьбе слыхал, Харлампий Общий? — озорно спросил артснабженец Данилов своего нового приятеля, татарина из Крыма. Редкая роскошь: у того было еще и другое прозвище — Красная Шапочка. Он командовал эскадроном.

— Нэт, — сквасил рожу Харлампий, ожидая подвох. Это его простодушие и привлекало Василия. Они толклись у штаба. Патронов, снарядов остались крохи. У всех наблюдалось смурное настроение. Вот-вот дадут приказ покинуть Гуляй-Поле. Но не падать же духом окончательно? Уходили и раньше, зато всегда возвращались!

— Маруся женится, — на ухо приятелю, но громко, чтобы другие слышали, сообщил Данилов. — Я приглашен на торжество!

— Какой такой жених? Это же баба!

— Чу-дак! — Вася даже языком прищелкнул. — Не просто баба — гром! Лишь в одной вашей деревне еще не познакомились с ней.

— У нас сёла.

— Да Крымом же называется. Там она пока не гастролировала.

— Э-э-э, — пропел Харлампий Общий. — А кто нэвэста?

На улице появилась немецкая красная бричка, запряженная цугом. Среди жалких повозок беженцев она казалась царской каретой. В ней сидела Маруся в белом платье и с белым же кружевным венчиком на темной прическе. Рядом возвышался незнакомец, тоже лет тридцати, в синем костюме с бабочкой. За ними прыгали, галдели вездесущие мальчишки. Вася вскочил на подножку кареты, вскинул руку и радостно гаркнул:

— Поляк женится! Бржостэк!

Тот достал из кармана пригоршню золотой, серебряной мелочи и, сохраняя величественную позу, швырнул пацанам. Они рассыпались, подбирали монеты в пыли.

У ресторана играл духовой оркестр, торчали зеваки. А мимо устало плелись раненые красноармейцы, женщины с детьми. По слухам, где-то в степи снова шалили шкуровцы: черкесы с кривыми саблями и кубанские казачки. Маруся с Витольдом знали об этом, но приглашенные на свадьбу атаманы Шуба и Чередняк заверили, что порубят как капусту даже Деникина с Троцким, если те сунутся и помешают опрокинуть чарку-другую!

На торжество также прибыли: редактор газеты «Путь к Свободе» Петр Аршинов, помощники Батьки Семен Каретник, Алексей Марченко, Федор Щусь, полный Георгиевский кавалер, комполка Трофим Вдовыченко, не менее доблестный Петр Петренко и артснабженец Василий Данилов. А также начальник всей контрразведки неприметный Лев Голик, приятели жениха — отчаянные боевики из Москвы, начальник штаба израненный Яков Озеров и его заместитель, молодой горячий Михалев-Павленко, другие.

На эстраде тихо сидел цыганский ансамбль.

Ждали Махно, который предупредил:

— Фронт в огне. Гуляйте на здоровье. Я потом загляну.

Без него, однако, не начинали, поглядывали на два пустующих почетных места, для Батьки и Галины Андреевны. Все понимали: другой такой возможности встретиться в своем кругу да еще и по столь приятному поводу вряд ли представится. Ох, вряд ли.

Распоряжался в зале Семен Миргородский, раскрасневшийся, озабоченный. Это он всё организовал, обеспечил. Подойдя к «молодым», спросил:

— Ждать или хватит?

— Давайте начнем! — нетерпеливо решила Маруся. Голос ее взлетел, как обычно, и опять контральто: — Он, поди, явится. Верно, Витольд?

Теперь, когда ей дозволили занимать командные должности, она не больно-то церемонилась с Батькой и уже подумывала о своем новом отряде.

— Неудобно, — пробасил Бржостэк, высокий, по-военному подтянутый, замкнутый. В нем чувствовалась сдержанная, жаждущая схватки сила. Увидев утром Махно, Витольд не мог взять в толк: как этот маленький, сипловатый, скорее всего необразованный мужичок правит такой разношерстной публикой, где и неукротимая, чудесная Маруся, и многознающий Аршинов, мрачный опричник Лев Голик и лихой эсер Митя Попов? Их тут сотни: офицеров, атлетов, сорвиголов, а верховодит коротышка! Чем же он берет, этот Батько?

И тем не менее, сам не зная почему, Бржостэк повторил:

— Неудобно!

— Тогда я попрошу Петра Андреевича. Пускай еще раз пригласит, — сказал Сеня. — Мэтра он послушается.

— Валяй, — согласилась Маруся.

Аршинов ушел и вскоре возвратился с Махно, без Галины. Где она — никто, кроме Льва Голика, не ведал. Батько сел на почетное место рядом с «молодыми», поднял рюмку, смотрел сурово.

— В недоброе время мы собрались, друзья. Вольная земля, уж прости, — начал он в полной тишине. — Попали между жерновов. На знамени нашем написано: «Власть рождает паразитов!» Они и бесятся. Троцкие объявили меня и вас вне закона, скрипят зубами, но силенок у них мало. Белые мнут им бока так, что ребра трещат. Мы же ни на какие провокации не поддадимся. Пусть залогом тому будет сегодняшний праздник — всем чертям назло! Хай же эта новая семья, Витольда и Маруси, живет счастливо и долго, как и та свобода, что мы всё равно завоюем!

Оркестр заиграл «Марсельезу». Все встали, чокались, поздравляли молодоженов. Хотелось хоть напоследок отвести душу. Печально и страстно запели цыгане. Кто-то кричал:

— Го-о-орько!

Закусывая, московские боевики, особенно рыжий напористый Петр Соболев, убеждали Батьку, что выход — только в динамитной схватке со всякими властями. Он больше отмалчивался, и Маруся заметила, как ему тяжко. Допрыгался, вождь! Рухнул водночасье весь задум. А синицей в руках ведь была Махновия — вольная страна. Теперь тысячи повстанцев бросают хаты, жен на произвол кадетов. Галину свою, небось, упрятал подальше. А почему опозорился? Поди, хотел усидеть на двух стульях: исповедовал анархизм и был Батькой. Как бы оно ни называлось, что он создал, но это — власть. Позор! «Но ведь и ты, поди, с наганом? — возражала себе Маруся. — Я другое. Мы с мужем лично для себя ничего не желаем. Лишь избавляем мир от оглоедов».

— Витольд, нам нужен дворец и караул? — спрашивала она между легкими поцелуями.