Татьяна Александрова - День рождения Лукана

Но вскоре эта надежда была сокрушена в прах. Глашатаем мрачной новости стал для нее Фабий Роман, однажды появившийся на пороге ее дома. Идя ему навстречу, Полла почувствовала, что у нее подгибаются ноги, и всей тяжестью исхудавшего от переживаний тела оперлась на руку служанки.

Фабий прочитал в ее глазах безмолвный вопрос.

– Он пока еще жив, – сказал он вместо приветствия. – Но у меня плохие вести. Ты бы села, госпожа Полла!

Им поставили кресла, она села сама и, еле шевеля пересохшими губами, предложила сесть гостю.

– Помилования ему не будет, – продолжал тот, придвигаясь к ней поближе. – Речь идет только о том, какой род смерти изберет для него принцепс. Позволение вернуться домой и вскрыть жилы будет милостью. В противном случае его ждет позорная казнь. Сенека и Галлион умерли вчера. Им обоим была оказана та милость, о которой я сказал. Еще, прошу тебя, учти: Паулина пыталась покончить с собой вместе с мужем, но ей не позволили это сделать. Успели перевязать руки, когда она была уже без сознания. Она жива, хотя потеряла много крови, и неизвестно, выживет ли, но, если и умрет, смерть ее будет куда более мучительна. Имей также в виду, что некоторым осужденным не дали даже времени попрощаться с родными. Я говорю это, чтобы ты ко всему была готова и воздержалась от неразумных поступков. Еще знай. Твой муж давал мне много денег в долг. Они твои. Сможешь взять их у меня, когда понадобятся. Сейчас ты не испытываешь нужды, но неизвестно, как повернется судьба. А пока пусть будут у меня. Так сохраннее.

Она посмотрела на него и беззвучно кивнула.

– Я не буду долее мучить тебя, – сказал он, поднимаясь. – Да помогут тебе боги!

После этой вести Полла поняла, что в ней что-то изменилось. Трепет ушел. Она вдруг почувствовала, что мысли ее прояснились. Правда, странным было чувство, что из ее груди вынули сердце, но это не мешало ей думать. Прежде всего, она спохватилась, что до сих пор так и не позаботилась о том, чтобы надежно укрыть «Фарсалию». После некоторых сомнений и колебаний она решила, что книги труднее всего бывает найти среди книг, и едва ли непроницаемые преторианцы во главе с каким-нибудь трибуном или центурионом будут внимательно пролистывать все их обширное книжное собрание. Взяв ларец со свитками из спальни, она перенесла его в библиотеку. Здесь она отыскала подходящие по размеру книги, обязательно латинские и поэтические, и распотрошила их. «Простите, милые поэты!» – думала она, совершая то, что всегда считала кощунством. К свиткам «Фарсалии» были прикреплены чужие пергаменные обложки и к ним приклеены чужие индексы с указанием автора. Оставшиеся без обложек книги она присовокупила к другим подобным, а свитки переодетой «Фарсалии» разложила по разным полкам, отметив в своей записной книжке, что где находится, чтобы не забыть самой.

Накануне майских календ [137]в полдень служанка известила Поллу, сидевшую в библиотеке и тщетно пытавшуюся читать письма Сенеки к Луцилию, о том, что перед их домом вдруг возник целый отряд преторианцев. Полла ахнула, выронила свиток, вскочила и бегом бросилась в атрий, вновь чувствуя, как свинцовая тяжесть сковывает ей ноги.

Лукана она увидела сразу. Он, пошатываясь, медленно шел по атрию навстречу ей. Больше всего она боялась увидеть его изувеченным, но одного беглого взгляда было достаточно, чтобы убедиться, что эти страхи оказались напрасны. Никаких видимых телесных повреждений на нем не было, если не считать четких следов от цепей, черневших на запястьях и щиколотках, однако выглядел он крайне измученным. Лицо его было бледно, но на скулах рдел болезненный румянец, глаза казались еще больше от темных кругов под ними, волосы заметно отросли и слиплись сосульками, отросла и борода, – последнее придавало его лицу незнакомое, неримское выражение. Полла подбежала к нему и, не обращая внимания на исходящий от него трупный запах темницы, припала к его груди, прижавшись так крепко, что слышала биение его сердца. Он в свою очередь бессильными руками обнял ее. Так, обнявшись, они и стояли некоторое время молча, не в состоянии оторваться друг от друга.

– Времени тебе до заката, это ясно? – прогремел где-то рядом голос трибуна.

После этого послышались удаляющиеся шаги преторианцев, нарочито громко топочущих по мозаичному полу атрия.

Лукан первым нарушил молчание.

– Прости меня, Полла! – тихо произнес он. – Не думал я, что принесу тебе такую боль…

– Не надо! – прервала его она. – Речь сейчас не обо мне, а о тебе…

– И о тебе тоже. Я не хочу, чтобы ты видела…

Она подняла на него глаза и сказала твердо:

– Нет, я провожу тебя до самого… порога.

– Полла, тебе тяжело будет на это смотреть!

– Тяжелее будет оставить тебя одного. Я это уже поняла, пока тебя не было. Не бойся моих слез. Их больше не будет. Все выгорело.

Он закашлялся. Потом сказал с расстановкой:

– Ну если так… Будь по-твоему! Но до этого у нас еще есть несколько часов. Сейчас мне надо смыть с себя все это… А ты пока распорядись, чтобы приготовили пир. И сама займись собой, укрась себя, как для праздника. Отметим мой… день рождения.

– Хорошо. Ты знаешь… Сенека уже переступил эту грань. И Галлион.

– Кажется, я об этом слышал… – неуверенно проронил он, поморщившись. Щека его задергалась.

Полла заметила, что все его ответы звучат после некоторой паузы. Как будто он воспринимает слова через какую-то преграду.

Вся подготовка к пиру заняла около двух часов. Они расположились в летнем триклинии, где обычно обедали в теплое время года. Пиршественное ложе было покрыто новым пурпурным ковром, были принесены лучшие вина, самые изысканные кушанья, какие не оставляют тяжести ни в голове, ни в желудке. Впрочем, что именно там было на столе, не отложилось у Поллы в памяти, потому что не это было важно.

Лукан, только что после бани, благоухающий миррой и нардом, которыми никогда не умащался в обычной жизни, был одет в лучшую расшитую золотом пиршественную тунику. На руке его блестело кольцо с аметистом – для ясности сознания. Стричь волосы и брить бороду он не стал, чтобы не занимать лишнего времени, а с ними был похож не на римского, а на греческого поэта. Может быть, на Орфея? Скорее на тень Орфея в подземном царстве! Его крайняя изможденность и мучительные приступы кашля никак не вписывались в общую роскошь обстановки. Впрочем, кашель немного утих после того, как Полла дала мужу привычное снадобье.

Сама она облачилась в одежды аметистового цвета, на шее блестело тонкое золотое ожерелье, тоже с аметистами. Ей казалось, что она видит и мужа, и себя откуда-то со стороны. Плакать ей не хотелось, и только чувство вынутого сердца не покидало ее. За время подготовки к пиру она успела поговорить со Спевсиппом о том, как устроить так, чтобы прохождение роковой грани было наименее болезненно для Лукана и переносимо для нее самой, чтобы ей не потерять самообладания и тем самым не повредить мужу. Все разузнав и рассчитав, она отдала распоряжения о надлежащих приготовлениях.