Виктор Андриянов - Полынь чужбины

В то же время в Софии активизировался так называемый УНАКОЛ — «Украинское национальное казачье движение» во главе с И. Полтавцем-Остряницей, «генеральным писарем» во времена «гетманства» Скоропадского. Остряница был открыто связан с фашистами. Он информировал ОУН о том, что «приход Гитлера к власти можно считать на дни», что Гитлер для активизации его, О страницы, акции выделил 100000 немецких марок.

Своего представителя с правом «принимать обязательные для ОУН решения в делах установления и закрепления связей между украинским населением Канады и Соединенных Штатов Северной Америки с Организацией украинских националистов» ОУН посылает в США и Канаду.

«Рим, Коновалъцу

29.Х. 1930 копия Андриевскому

Дорогой господин полковник!

Наконец можем отпраздновать победу, хотя бы на одном фронте. Знаете, как я не люблю в политике лишних иллюзий, за которые со временем приходится дорого платить. Но теперь мне хочется кричать «ура»!

Муссолини —с нами! Об этом мне вот только что было сказано в «Антиевропе». Разумеется, непосредственных результатов победы не надо ждать быстро: и в политике, и в дипломатии иногда приходится и против воли придерживать ход, но знак подан... Вчера Муссолини заявил прилюдно и весьма решительно: «Переносим фашизм на мировую арену. Я никогда не говорил, что фашизм не для экспорта. Это — не моя фраза...» Италии, которая стоит на позиции поддержки фашистских движений в мировом масштабе, также не приходится долго думать. Вот я и получил от «Антиевропы» заказ написать до 15 декабря (время еще есть) статью «Украина и Антиевро-па», объяснив мировое значение Украины в обновленном европейском мире и нацеливая острие в равной степени против России и Польши... Статья должна быть написана тезисами, чтобы из нее потом получилась книжка, страниц на 50, они ее издадут за свой счет... Просили меня чаще заходить и были страшно милы.

Из Ватикана тоже имею сведения, что наши дела там в связи со всеми переданными материалами обстоят чрезвычайно хорошо».

Но больше «побед» не было.

Из Брно слезливо писали, что из 50 экземпляров юмористического журнала «Реп’яхи» не продано ни одного, и в дальнейшем просили «высылать этот журнал ни в коем разе не более 10 экземпляров».

В Канаду направили Канцлера — Сеник-Грибовского, диверсанта и убийцу. В начале января 1932 года он писал: «Должен сказать, что ситуация паршивейшая. Организационно все разбито, экономический кризис виден на каждом шагу. Действительно я буду герой, если оплачу свою поездку. Вчера пришел удар на Гуляя. Все украинцы потеряли работу. (Не говорите оо этом никому.)...»

Тем временем в Париже с января 1931-го планировали выпуск двухнедельного журнала, «который будет обслуживать украинцев как во Франции, так и во всех других зонах эмиграции. В деле организации журнала непосредственно участвует ОУН, хотя формально его будет издавать специально созданный для этого «Украинский кооперативный издательский союз» с местом нахождения в Париже. Орган ставит перед собой цель ведения пропаганды объединения эмиграции... Для ОУН издание этого органа имеет первостепенное значение...»

Выходить-то он начал, но результаты были плачевны.

«...ни одного номера в Праге не продано,— съязвил Сци-борский в письме коллеге.— Много говорилось о каких-то 600 адресах, но до сих пор я получил заказ на... 1 экземпляр из Кошице. За номера, которые ты выслал в разные центры, как показывает твой отчет, не получено ни одного геллера. Самые злые враги не в состоянии сделать большего зла для такого важного дела, как руководители дел ОУН в Праге и Подебрадах. Слушать твои объяснения и оправдания не хочу. Требую выправить положение любой ценой, хотя бы все твои подчиненные функционеры и сдохли бы. (Или в противном случае разогнать эту банду глубокомысленной сволочи, по крайней мере, будем знать, на чем стоим, и не будем делать себе иллюзий с шантрапой.)».

В середине мая 1929 года Коновалец поехал в четырехмесячную поездку по Америке и Канаде, «чтобы там, на месте, сориентироваться, может ли и насколько организованный национализм надеяться на поддержку нашей заокеанской эмиграции». Перед отъездом он попросил Богуша «написать реферат о современном положении на Великой Украине... в нем должны быть рассмотрены вопросы, как именно мы, националисты, думаем решать дела с наследством, которое оставят нам большевики».

Наследство — земля украинская — не давало им покоя. Жадный взгляд тянулся к днепровским кручам, над которыми царят купола Лавры, к полтавским хуторам, белым от тополиного пуха, к донбасскому простору, где в золотистом кольце подсолнухов прорастают копры с загорающимися по ночам звездами...

Разные эмигрантские группировки строго конспиративно засылали в СССР своих агентов. Но похвалиться в общем-то было нечем.

В очередную «командировку» послали Остапа Рыбачука. Одну из явок ему дали в Александрийской волости на Херсон -щине — село Обитоки на берегу Ингульца.

Ему даже снилось это село. И Ингулец, и Яр, покрытый лучшим в околице лесом — дубы, осокори, клены, ясени, грабы и, конечно, вербы. В юго-восточном колене Боковой, притока Ингульца, островок леса с рядом могучих шелковиц. Вдоль речки много терна. Не доходя до него, следовало найти третий двор от околицы. Там жил связной, он должен был переправить Рыбачука дальше. Место для связного выбрали с расчетом — неподалеку был кварцевый карьер, куда приходили подзаработать со всей округи.

Под таким видом появился в хуторе и Рыбачук. У третьего двора он остановился. Против ожидания —■ говорили, что семья бездетная,— под яблонями бегала малышня.

— Чего тебе, сынок? — подошла к нему пожилая женщина.

— Водички бы, гражданка,— ответил он и кивнул грубовато на детвору: —- Все твои?

— Наши, — отозвалась она. — Это детсад колхозный.— И распахнула калитку, приглашая к колодцу...

Рыбачук вошел.

— Проходи в мою комнату: я здесь и живу. Одна осталась,— говорила женщина.—А ты с устатку чаю попей.

Рыбачук глянул на висевшую на стене увеличенную фотографию и отшатнулся:

— Кто это?

— Сын. Филиппом зовут.— Женщина замолчала. Затем как-то тихо обронила: — Пропал без вести.

— Без вести пропавший? — машинально переспросил Рыбачук и ничего не ответил: эта женщина была явно не связная.

Поработав неделю в карьере, Рыбачук пошел дальше. Был он в Кривом Роге, Николаеве, Киеве, в селах и хуторах, сгоро-жевал, малярничал, очищал сады и огороды, а с холодами подался к Днестру, надеясь там перебраться на румынскую сторону...

Не дождавшись агента, Коновалец злился. «Мне необходимо решать очень важные дела в Вене, Берлине, Праге и Париже, а никак не могу составить себе план, не зная точно дату приезда Лисовика. Все это меня так раздражает, что Вы даже не представляете себе»,—писал он Канцлеру.