Дмитрий Мережковский - Бремя власти: Перекрестки истории

В конце жизни Екатерина не без гордости признавалась, что во время ее правления многое переменилось. И это было правдой. Причем, это многое касалось чуть ли не всех сторон жизни дворянства, включая и их представления о власти. Вот идеал монарха, составленный на основе анализа переписки дворян последней трети XVIII века. По убеждению «первенствующего сословия», монарх обязан быть великим и сведущим, щедрым и милостивым, справедливым и благородным, обладать душой возвышенной и чувствительной к нуждам подданным [36;143]. Нетрудно заметить, что эти качества персонифицированы: образ идеальный, но в нем легко угадываются черты Екатерины II. Именно она приучала дворян к величию России, осознанному как победоносная поступь Империи на границах и в Европе. Екатерининский канцлер Безбородко – ее потомкам: «Не знаю как при вас, а при нас ни одна пушка в Европе выстрелить не смела». Именно Екатерина создала себе репутацию «философа на троне», уравнивая таким образом Россию с остальными европейскими государствами. А ее снисходительность, благожелательность, внимание к людям даже в мелочах: она могла собственноручно задвинуть шторы, увидев, что солнце слепит собеседника. Все эти качества, постоянно умножаясь в стоустой молве, создавали легенду о ее большом и благородном сердце. Разумеется, хватало и обиженных, и недовольных. Но эти голоса не могли заглушить хвалебные возгласы. После Екатерины уже нельзя было управлять страной, ссылаясь только на закон. Следовало также «править по сердцу», которое с легкой руки императрицы превратилось в гарантию от. тирании.

А. А. Безбородко

Последнее обстоятельство дало возможность В. О. Ключевскому не без иронии заметить: «В обществе, утратившем чувство права, и такая случайность, как удачная личность монарха, могла сойти за правовую гарантию». Соглашаясь с великим историком, нельзя не признать и точку зрения современной исследовательницы И. Ху-душиной, справедливо заметившей по поводу реплики Ключевского: «Историк неточен только в одном: нельзя утратить того, чего не имеешь» [64;59]. И в самом деле, сколь ни привлекателен был екатерининский государственный либерализм, в России гражданского права не было и быть не могло. Больше того, какой бы великодушной и справедливой не казалась власть, никогда еще ее образ не пребывал в столь разительном контрасте с реалиями эпохи. «Золотой век» дворянства оттого не «медный» и не «серебряный», а «золотой», что дворянство получило все возможное, что могло дать этому сословию самодержавное государство. Но это все возможное было получено за счет других сословий, так что Екатерина поневоле оказывалась для одних доброй матерью, а для других – злой мачехой.

Император Александр I

Образ правителя, выстраиваемый Екатериной, был образцом самодержавного монарха. Императрица была искренне убеждена, что «всякое другое правление не только было бы России вредно, но и в конец разорительно» [41;3]. Но при этом она избавила самодержавие «от примесей тиранства» (выражение Карамзина). Впрочем, сама императрица сумела сформулировать эту мысль оригинальнее. Признавшись в одном из писем доктору Циммерману, что она была в душе «всегда отменною республиканкою», Екатерина заметила относительно возможного недоумения корреспондента по этому поводу: «.в России никто не скажет, чтоб я власть во зло употребляла» [Цит. по: 64;33–34]. Это и есть смысл освобождения от «тиранства» – не творить зло и по возможности следовать закону.

Исследователи единодушны в признании того, что императрица достигла на этом поприще немалого. Сознание личного достоинства, достоинства человека, а не чина, стало прорастать в годы ее правления в дворянской среде, чтобы дать первую ниву уже в царствование ее внуков. Однако следует признать, что решала она задачу нерешаемую, билась над тем, что В. О. Ключевский назвал политической квадратурой круга. Чувство собственного достоинства – чувство замечательное (оно одно из тех, что выведет детей первого поколения «не-поротых дворян» на Сенатскую площадь в 1825 году). Но весь самодержавный строй, помимо воли Екатерины, поощрял иное: низкопоклонство, лесть, подобострастие, угодничество, искательство.

Это строки из уже упомянутой «Епистолы» Хераскова. Рабы «с пылающими сердцами» – обращение этикетное, кстати и не поощряемое властями. Но именно эта этикетность свидетельствует об истинном самосознании и самочувствовании дворянства, которым вовсе не претило пребывание в статусе «рабов» самодержца. Разумеется, «рабов» благородных, первенствующих, а, главное, получивших право на рабов настоящих – крепостных. Неспособность и нежелание основной части дворянства ограничить власть самодержца – следствие проводимой властью сословной политики, «купившей» основную массу служилого сословия привилегиями, чинами и крепостными. Петр Великий начал этот процесс, полагаясь более на «кнут» и на Табель о рангах, заворожив дворян возможностями продвижения по чиновной лестнице (Пушкин писал по этому поводу: «Петр Великий укротил дворянство, опубликовав Табель о рангах»). Екатерина II этот процесс завершила, применяя чаще «пряник»: дворяне превратились в полноценных собственников душ и имений, стали обладателями сословных прав и личной неприкосновенности.

Нужны ли были после этого основной массе дворянства права гражданские? И хотели ли представители первенствующего сословия сменить прежние взгляды на самодержца и самодержавную власть на новые, с конституцией и парламентом? Услужливая память напоминает нам о проектах государственного переустройства, передиодически всплывающих, как рыба из глубины водоема, на поверхность истории. Но… сорвалось, сорвалось, сорвалось. Такое можно назвать ошибкой в перспективе. Изучение историками на протяжении многих лет проектов государственных преобразований задало иной, невольно искаженный взгляд на политический ландшафт России. Создавалось впечатление, что власть и общество были расположены к переменам. И если эти перемены срывались, то по причинам досадным и случайным. Однако это было совсем не так. Реальные силы, жаждущие и способные к радикальным переменам, в XVIII–XIX веках отсутствовали. Основные усилия дворянства в лучшем случае сводились к поиску моральных и правовых способов защиты своих привилегий и к обузданию произвола по отношению к ним. Именно произвола, а не самодержавия. Полученные благородным сословием преимущества прочно связали его с существующим строем и политическим режимом. Вопросы гражданского устройства и прав волновали достаточно узкую группу людей и не стали фактом общественного сознания.