Евгений Анташкевич - Хроника одного полка. 1915 год

Иннокентий снизу вверх посмотрел на очередь, за всё то время, что он просидел на корточках в ожидании и уснул, очередь нисколько не продвинулась, и тогда он вспомнил совет денщика Клешни: «Дуйте, господин вахмистр, на санитарных, канфорту меньше, а скорости больше!» Он встал и начал пробираться к выходу.

Жамин в это время проталкивался к офицерскому патрулю, он был занят собой, раздвигал толпу, ступал с осторожностью, как понял Четвертаков, чтобы не оттоптали сапог, и в один момент вышел на открытое место, и Четвертаков увидел, что сапоги на Жамине блестят ярче отражающих артиллерийские вспышки в ночной темноте зеркал.

Иннокентий вышел на воздух. Воздух доходил до самых небесных высот и был прозрачным и свежим. Кешка поправил на плечах скатку и вещмешок, мысленно перекрестил Жамина, пожелал ему бога в помощь и направился через пути.

Четвертакову был дан отпуск на 10 суток без учёта дороги. Когда отец Илларион так поставил вопрос перед Вяземским, Аркадий Иванович даже не знал, что ответить. Такого в его военной практике ещё не случалось. Огромность империи ещё не была освоена даже на уровне ощущений. Единственное, что придумали военные господа, это то, что призывники из Сибири, из Забайкалья и с Дальнего Востока, жители этих далёких мест служили дома в составе Сибирских стрелковых дивизий. Поэтому вопрос, сформулированный отцом Илларионом, пока что находился в плоскости толков и рассуждений. Но отец Илларион нашёл себе союзников, ими оказался весь командный состав полка. Офицеры особо не высказывались, не позволяли традиции, но на конкретный вопрос отвечали положительно и без тени сомнений. Особо горячим союзником отца Иллариона оказался корнет Кудринский. Он считал Четвертакова своим спасителем. Доктор Курашвили тоже был на их стороне, они с отцом Илларионом приводили Кудринского в чувство, после того как его вынес Щелчок, а вывел с поля боя Четвертаков при свидетелях, тот же ротмистр Дрок. Все мнения собрал адъютант Щербаков и суммировал Вяземскому. И тогда вопрос был решён. Вяземский спросил офицеров только об одном, сколько суток требуется на дорогу до Иркутска в один конец, но точного ответа не получил. Из присутствующих единственный ротмистр Дрок в свое время преодолел весь Великий Сибирский путь до самой его восточной окраины, но это было, когда в 1904 году воевали с японцами. Тогда дорога от Санкт-Петербурга до Харбина занимала три недели. Сообщаться со штабами на эту тему было рискованно, могли и запретить, и тогда Вяземский воспользовался личной встречей с генералом Казнаковым, тот подписал бумагу и обещал заручиться согласием Алексеева или, на худой конец, Пустовойтенко. Срок самого отпуска, без учёта дороги, исчислялся с того момента, когда Четвертаков явится к иркутскому воинскому начальнику и то же самое сделает на обратном пути. Казнакову Вяземский положил на стол наградное представление на солдатского золотого Георгия. Награду Четвертаков заслужил, а в случае её утверждения в штабе фронта в Иркутск должна была быть отправлена телеграмма с просьбой о вручении, когда явится. Это чтобы у тылового начальника не взыграл административный зуд. Вот так снарядили Четвертакова в дальнюю дорогу, только в обозе оказалось мало табаку.

Ещё корнет Кудринский надавил и заставил Иннокентия взять сто рублей ассигнациями, дал адрес своего дядьки в Алапаевске и обязал отбить ему телеграмму из Перми.

Кудринский, после того чудесного спасения, стал сторониться вахмистра, стал с ним официальным. Четвертаков это видел, это его не трогало и не волновало, а вот с отцом Илларионом вышел особый разговор.

– Вам, Иннокентий, разрешили отпуск.

Слух от офицерских денщиков об отпуске до Четвертакова уже дошёл. Он не знал, как быть, радоваться или… Одно время он перестал думать о беде, было много боёв, и мысли придавливало общим гнётом войны. В один момент по полку прокатился слух, что уехал Жамин, но о нём скоро забыли, и про слух и про Жамина. Без Жамина стало вольнее дышать, только кроме Вяземского и нескольких опытных офицеров, никто не понимал, что многие остались в живых благодаря строгости и жестокости злобного вахмистра.

О возможности поездки домой Иннокентий старался не думать, потому что какой бы ни была длинной дорога, а в конце её, как ему виделось, стояла Марья с дитём на руках. Эта мысль давила туго, как выпущенная кишка, если её наматывать на кулак. И Иннокентий сжимал кулаки.

Отец Илларион выполнил обещание и написал письмо отцу Василию, но прочитать не дал. Почему, Четвертаков не понял, а спрашивать не стал, у него была своя гордость. В какой-то момент он даже пожалел, что обо всём рассказал батюшке, потому как позор жены ложился и на него. Сомнение было только одно: а вдруг слух не верный, а вдруг напраслина и ничего такого не было? Но оставалась в душе тревога, и приказ о разрешенном отпуске Четвертаков принял с тяжёлым сердцем. И мелькнула мысль: «А убили бы меня, и нету никакого позору!»

Иннокентия Четвертакова забрали в армию после Покрова 1913 года вместо его старшего брата, утонувшего летом на рыбалке вместе с отцом и матерью. Кешка только успел жениться. Но так решил сход. Кешку, самого удачливого рыбака и охотника, в округе невзлюбили за то, что взял невесту с того берега, и ещё за то, что по всему восточному берегу Байкала она считалась самой красивой: белая, в теле, с синими и огромными, как Байкал, глазами и смирная. Иннокентию её сосватал Мишка Лапыга, по прозвищу Гуран. Они по всю зиму и не один год охотились на Хамар-Дабанском хребте, а потом рыбачили в устье Селенги и на острове Ольхон в бурятском стойбище Хужир. Буряты привечали Мишку Гурана за умение травами лечить многие хвори и помогали на промысле. Мишка слыл богатым, да таким, что добыток возил продавать не иначе как в Иркутск. Там покупал свинец, порох, весь огненный припас. Это он привёз Иннокентия свататься к Марьиной семье. Те поначалу встали на дыбки, мол, пошто нам нужен с другого берега, у нас и своих женихов доволя, мы семейские! Но слава шла следом за Иннокентием, и семья согласилась. Свадьбу гуляли сначала в Мантурихе, а потом в Листвянке. В Листвянке свадьба была пьяная и с дракой. Дрались с рабочими со станции Байкал. Те на лодках переплыли через Ангару с единственной целью – поглядеть на красавицу. А дрались просто так, потому что чужие. Правда, Мишка Гуран увидел, что один не дерётся, а стоит в стороне и покуривает. Мишка узнал его, это был брат земляка с того берега, что женихался к Марье, получалось так, что Кешкин завистник.

А разговор с отцом Илларионом и вправду был странный.

Отец Илларион показал Кешке письмо к отцу Василию, по всей форме заклеенное в конверт, с адресом и маркой и сказал: