Алексей Новиков - Последний год

Изобретательные шутники жаловали сверх того поэта званием историографа. Пушкин уже пять лет состоял на государственной службе как историк Петра I. Ни строки из этого труда опубликовано не было. Стало быть, государственное жалование является подачкой за проданную честь жены. Кому же как не Пушкину и быть при таких обстоятельствах историографом светлейшего ордена рогоносцев?

Клеветник, укрывшийся в полной безнаказанности, оказался великим мастером своего дела. Выставленная в «дипломе» подпись «непременного секретаря», графа Иосифа Борха, как нельзя лучше дополняла ссылку на знаменитого рогоносца Нарышкина. Имя графа Борха неотделимо от грязных страстишек, которые приписывают многим представителям петербургского света, в частности почтенному посланнику его величества короля Голландии, барону Луи Геккерену. Имя графа Иосифа Борха служит одновременно вывеской, за которой скрывает свои скандальные похождения известная всему Петербургу супруга непременного секретаря ордена рогоносцев. Стоит углубиться, – впрочем, совсем недалеко, – в родословные, чтобы установить, что жена графа Борха, графиня Любовь Борх, рожденная Голынская, приходится сродни московскому семейству Гончаровых, к которому принадлежит и Наталья Николаевна Пушкина.

Если бы автор «диплома» перебрал все фамилии, принадлежащие к петербургскому свету, то и тогда нельзя было бы измыслить другой букет имен, в котором сочеталось бы столько выразительно-откровенных намеков, полных яда и смердящей грязи.

Пушкин сидел за письменным столом, прикрыв глаза рукой. Рука дрожала. Вскочил и заметался по кабинету. Если бы найти ядовитую гадину, старательно выводившую зловонные строки! Если бы только найти! Он сосредоточит всю волю, все силы – и найдет. Найдет и раздавит! Александр Сергеевич заскрипел зубами. Поистине был в эту минуту страшен. Опомнился, сказал сам себе:

– Полно дурить, Александр Сергеевич! Наташа ни в чем не виновна. Если же говорить о царе, то и трижды неповинна Наташа.

Коли шлют омерзительные пасквили, сам во всем виноват. Заманили на царскую службу архивами – поддался соблазну. Сколько раз твердил себе: не должно было вступать в службу, а еще того хуже – опутывать себя денежными обязательствами.

Твердить твердил, но что проку? Правда, брал ссуды у казны за великий труд. Ныне тетради, исписанные материалами к «Истории Петра», смотрят укором. Кому скажешь, сколько труда положено, сколько еще предстоит трудиться, цепенея от мысли, что нелицеприятную историю Петровской эпохи никогда не пропустят ни цензура, ни царь?

А бездельники, сочиняющие шутовские «дипломы», может быть, уже таскаются по гостиным: «Слыхали? Господин Пушкин получил смехотворное послание. Но шутки в сторону – за что же получает жалованье от его величества медлительный автор незримого труда?.. – И потом, озираясь и приникнув к уху вожделеющего собеседника: – Или в самом деле настала пора стать Пушкину историографом ордена собратьев-рогачей?..»

Александр Сергеевич пошел из кабинета, но, не дойдя до дверей спальни, которая была одновременно и будуаром Натальи Николаевны, повернул обратно.

Он один примет гнусный удар. Грязь не должна касаться Таши. Вернулся в кабинет и плотно прикрыл за собой дверь. Анонимный листок лежал на письменном столе, заражая воздух.

Гнев Пушкина все больше обращался против царя. Царь не стыдится читать семейные письма, которые тащат ему, нарушая почтовую тайну, усердные холопы. Обрядил его, Александра Пушкина, в шутовской придворный кафтан и, пользуясь безнаказанностью, строит куры Наташе… Но полно!

Надобно немедля и сполна рассчитаться с царем. Отдать в казну в уплату ссуды все, что осталось от разоренного имения. Авось хватит. Должно хватить! Да еще так надобно рассчитаться, чтобы царь-комедиант не мог разыграть оскорбительного великодушия…

Александр Сергеевич стал подсчитывать долг казне, а ему подали срочное письмо от Елизаветы Михайловны Хитрово. Пушкин досадливо поморщился. Елизавета Михайловна Хитрово, дочь фельдмаршала Кутузова, уже не раз говорила и писала поэту, что родственник ее, Голенищев-Кутузов, затевает шумный поход против Пушкина из-за «Полководца». Ништо сейчас поэту праздные козни праздного человека.

Но едва вскрыл конверт – начал читать с напряженным вниманием. Давний друг и почитательница Пушкина, Елизавета Михайловна писала полная тревоги; к ее письму был приложен точно такой же «диплом», как тот, что доставила почта на квартиру Пушкина. Стало быть, рассылают пасквили по всему городу.

Первым движением было сразу же ответить на письмо Хитрово. Наташа, слава богу, не приходила.

– Александр Сергеевич, к вам граф Соллогуб!

Это был тот самый Владимир Александрович Соллогуб, с которым несколько месяцев тому назад дело чуть было не дошло до дуэли.

Гость смущен. Мямлит невесть что.

– Давайте напрямки, граф, я, кажется, угадываю.

И действительно угадал.

Владимир Александрович вынул из кармана конверт, надписанный лакейской рукой. Его получила сегодня тетка молодого графа. Во втором, внутреннем конверте, адресованном Пушкину, оказался тот же пасквиль, слово в слово, из строки в строку.

– Я уже знаю, – сказал Пушкин, стараясь вернуть внешнее спокойствие. – Это касается чести моей жены.

А у самого лихорадочная мысль: клеветники действуют с наглой поспешностью.

– Кто бы мог решиться, Александр Сергеевич?

– Подозреваю одну высокопоставленную даму, – отозвался Пушкин. – А впрочем… – и развел руками. Оказался совершенно беззащитен перед низостью, происхождения которой не мог разгадать. Может быть, в каком-нибудь аристократическом салоне собрались на шабаш злобные ведьмы и отравляют жизнь людям своим трупным ядом. Может быть, в гостиной графини Нессельроде решила позабавиться титулованная чернь.

– Буду искать, – заключил Пушкин. – Надеюсь, найду.

Соллогуб вскоре уехал. Никто не нарушал больше одиночества. Наташа, слава богу, так и не заглядывала. А может быть, было бы легче, если бы зашла? Нет, нет! Он еще не в силах овладеть собой.

За стеной, в детской, расшумелись дети. Прислушался, – ну конечно, бедокурщица Машка теребит увальня Сашку. Сашка ревет. Его дружно поддерживают младшие. Суетятся встревоженные няньки. Содом и Гоморра!.. Не Наташа ли туда пошла? Нет, в детской раздается спокойный голос Азиньки, и шум, поднятый няньками и детьми, сразу затихает.

Спасибо Азиньке! Умно и ловко управляет домом. А Наташа, должно быть, куда-нибудь уехала. При этой мысли даже обрадовался. Снова, брезгливо морщась, взял в руки гнусный листок.

Трусливому автору анонимки не дашь звонкой оплеухи. Не позовешь к барьеру. А в обществе с новой силой поднимутся слухи: «Император… Наташа… Наташа и Дантес… Дантес!» Он и до сих пор не нашел способа, чтобы избавиться от назойливости этого проходимца. Наглость Дантеса растет. Растет и беспокойство за Наташу. И бесплодно уходит время, рождая тревоги при каждой встрече жены с этим шалопаем.