Алексей Новиков - Последний год

А на смену старому барону явилась, словно сговорившись с ним, любимая племянница Таша. Голова Екатерины Ивановны была обмотана полотенцем, смоченным ароматическим уксусом. Она охала и стонала и уже готовилась еще раз услышать от Таши ту же новость, но Таша понесла несусветную чушь.

– Да говори ты толком, сумасшедшая, кто на ком женится? – повторяла Екатерина Ивановна, стараясь выиграть время.

Но Таша рассеяла последние сомнения. Жорж сам ей все рассказал, когда они виделись здесь в последний раз. Тетушка помнит, конечно, как у Натальи Николаевны разболелась голова. С тех пор она крепилась, но больше выдержать не могла.

– Никогда бы не подумал Жорж об Екатерине, – воскликнула Наталья Николаевна, – никогда!.. Если бы ему не грозил гнев императора…

– Нишкни ты, блажная! – останавливала племянницу Екатерина Ивановна, как только та начинала непочтительно говорить о царе. А сама все больше и больше прислушивалась к бессвязному рассказу.

Из этого рассказа обнаружилось важнейшее обстоятельство, скрытое бароном Луи. Подумать только! Выходит, что сам государь отстраняет от Натальи ретивого кавалергарда!

– Так-таки и приказали твоему ухажеру жениться? – переспрашивала почтенная фрейлина.

По опыту долгой придворной жизни она начинала кое-что смекать. Давние надежды, связанные с вниманием, которое оказывал Таше государь, готовы были снова ожить. Но тут вспомнила тетушка о затеянной Пушкиным дуэли… Ничего, оказывается, не знает об этом Наталья. Как же ей такое скажешь?

– Перестань хныкать, Христом-богом прошу! – повторяла Екатерина Ивановна, все еще не решаясь сразить любимую племянницу страшным известием. – Ну, женят красавца – эка невидаль! Женитьба молодцу не укор. Мало ли кто не по своей воле под венец шел!

– Если бы вы видели отчаяние барона! Он раньше умрет…

– Как бы не так! – Екатерина Ивановна решилась наконец объявить главное: – А вот из-под дула пистолета сразу отправится на тот свет, коли решил всадить ему пулю в лоб твой благоверный. О дуэли, которая у них назначена, ничего не знаешь?

Теперь настала очередь Натальи Николаевны подумать, что тетушка лишилась рассудка у нее на глазах.

А Екатерина Ивановна, скинув в ажитации целительное полотенце с головы, сыпала слова одно страшнее другого:

– Ты по пустякам нюнишь, а они, может, завтра стреляться будут. Меня по доверенности старый Геккерен обо всем уведомил. Часу не прошло, милая, как он от меня уехал…

Наталья Николаевна была в глубоком обмороке. Тетушка спрыснула ее святой водой, дала понюхать из флакона и стала читать молитву. Когда же Наталья Николаевна открыла глаза, Екатерина Ивановна решила довести дело до конца:

– Ежели они с пистолетами друг на дружку выйдут, тогда поздно будет. Ладно, если разойдутся живыми, а коли твои же дети сиротами останутся, что тогда?

Наталья Николаевна все еще не могла выйти из оцепенения. Напрасно спрашивала Екатерина Ивановна, что у них в доме приключилось, чем еще провинился перед Ташиным мужем повеса Дантес? Ничего важного так и не могла припомнить Наталья Николаевна.

– И про задуманное сватовство к Екатерине ты не болтала?

– Что вы, тетушка! Сама поверить не могу…

– А и то сказать, – решила Екатерина Ивановна, – чего бы твоему африканцу за Екатерину драться? Тут какое-то другое, совсем особое дело. Старик Геккерен на что дока – и тот руками разводит. А драка назначена. И промедления не будет. Ну, дожили, Наталья! – Екатерина Ивановна всплеснула руками. – Святые угодники, молите бога о нас! Да нет, нешто в такое дело будут мешаться небесные предстатели? Нам самим надобно у драчунов пистолеты отобрать. Но кто может вступиться? Только одного человека знаю. Надобно сейчас же посылать за Василием Андреевичем Жуковским. Ежели не он, никто нас не спасет.

Жуковский жил в Царском Селе. Нелегко было найти человека, которого можно было бы немедленно отправить к нему с таким тайным и важным поручением. Хорошо, что в Петербурге оказался брат Натальи Николаевны, молодой царскосельский гусар Иван Николаевич Гончаров. Немедленно призванный к тетушке Екатерине Ивановне, он тотчас вошел в сложные обстоятельства дела. Завтра чуть свет он поскачет в Царское.

Екатерина Ивановна первый раз перекрестилась с облегчением. На том и отпустила Ташу домой, взяв клятву хранить тайну перед мужем.

Фрейлина Загряжская, усердно помолившись перед иконами, совсем размечталась: не спускает, стало быть, император глаз с Наташи…

Наталью Николаевну дома встретила Азинька:

– Представь, у Александра Сергеевича был голландский посланник.

Новость, казалось, должна была огорошить Ташу. Но Таша не обратила на нее никакого внимания. Прошла прямо в спальню.

– Александр Сергеевич дома? – спросила она у горничной.

– Дома-с…

Первая мысль была – сейчас же пройти к мужу. А сил для этого нет. Пусть лучше завтра… Но что будет завтра?

Легла в постель, и все смешалось в изнемогшей голове. .Что же будет завтра, о господи?..

Во всем доме только одна Екатерина Николаевна спала безмятежным сном. О ней все забыли. Никто не считал нужным осведомить о будущем невесту, избранную бароном Жоржем Геккереном.

«Милостивый государь, граф Егор Францович… По распоряжениям, известным в министерстве Вашего сиятельства, я состою должен казне (без залога) 45 000 рублей, из коих 25 000 должны мною быть уплачены в течение пяти лет.

Ныне, желая уплатить мой долг сполна и немедленно, нахожу в том одно препятствие, которое легко быть может отстранено, но только Вами…»

Далее в письме к министру финансов графу Канкрину Пушкин исчислял свое имущество, состоящее из пожалованного ему отцом нижегородского имения с 220 душ (увы, давно заложенных в сорок тысяч). Поэт и отдавал это имение в покрытие долга казне.

«Осмеливаюсь утрудить Ваше сиятельство еще одною, важною для меня просьбою, – продолжал Пушкин. – Так как это дело весьма малозначуще и может войти в круг обыкновенного действия, то убедительнейше прошу Ваше сиятельство не доводить оного до сведения государя императора, который, вероятно, по своему великодушию, не захочет таковой уплаты (хотя она мне вовсе не тягостна), а может быть и прикажет простить мне мой долг, что поставило бы меня в весьма тяжелое и затруднительное положение: ибо я в таком случае был бы принужден отказаться от царской милости…»

Переписывая письмо набело, Пушкин с удовольствием перечитал последние строки. Коли дойдет до царя, тогда он поймет, что чаша терпения переполнилась. А дойти до царя непременно дойдет. Как не дойти, когда нашептывают ему о каждом произнесенном Пушкиным слове, когда впиваются соглядатаи в каждую написанную им строку?