Алексей Новиков - Ты взойдешь, моя заря!

Мари давно была готова, но медлила. «Еще полминутки! – уговаривала она себя. – Разве встреча не будет радостнее?» Она снова прислушалась к разговору в гостиной.

– Ох, эти молодые люди! – долетел до нее голос матери и короткий ее смешок.

Луизе Карловне хотелось сказать гостю, что она давно все знает и от всего сердца отдает ему Мари. В этот момент дверь из комнаты Мари быстро раскрылась, и она появилась в гостиной, приодетая и в то же время по-домашнему простая в своем светлом платьице.

– Я так торопилась, – говорит Мари, – что даже уколола палец. Маменька, – обращается она к Луизе Карловне, – сейчас мы угостим Михаила Ивановича чудесным кофе, которое только вы умеете варить.

– Да, да, мое милое дитя, мы будем угощать Михаила Ивановича кофе, – повторяет Луиза Карловна и проворно исчезает из комнаты.

Глинка горячо целует протянутую ему руку.

– Ну, рассказывай! – Мари переходит на «ты» и быстро целует жениха. – Надеюсь, ты был у барона?

Глинка отвечает кратко и, может быть, даже не очень вразумительно.

– Барон опять тебя огорчил? – догадывается Мари.

– Не будем о нем говорить…

– Не будем, – охотно соглашается Мари. – Только ты всегда должен помнить, что барон близок к наследнику. Ведь это очень, очень важно, милый!

– Может быть! Очень важно для него и так же плохо для меня, – Глинка грустно улыбается.

– Но для оперы, Мишель?

– Я и говорю об опере, Мари. Как бы тебе все это рассказать? – Он сидит минуту молча, потом берет ее руку. – Моя молодость протекала в ту пору, когда все честные люди верили в будущее…

Впервые он заговорил так серьезно и так откровенно: и о том, как мечтал послужить своей музыкой отечеству, и о том, как пришел к желанной цели. Мари слушала не перебивая. Луиза Карловна варила в кухне кофе. По фамильной рецептуре кофейник нельзя было ни на минуту оставлять без присмотра. Кофе уже закипало. Но Луиза Карловна с проворством, которого от нее нельзя было ожидать, подкралась к дверям гостиной и заглянула.

Жених ее дочери что-то говорил. Казалось, он на кого-то сердился.

Почтенная вдова, полная беспокойства, вернулась в кухню. Кофе перекипело и черной струйкой стекало на плиту. Надо было заваривать заново. «Но почему же сердится Михаил Иванович?» – размышляла Луиза Карловна. Не решив этого вопроса, она не могла пойти на новый убыток.

Вдова отставила кофейник на холодный край плиты и пошла в столовую, чтобы накрыть на стол. Из гостиной попрежнему слышался раздраженный голос.

– Моя муза отроду несговорчивого и воинственного нрава, – говорил Глинка, – но теперь, когда мы скоро будем неразлучны, Мари…

– Но кто знает, что ответит тебе матушка?

– Я не сомневаюсь, что матушка разделит счастье сына.

– Ох, как долго нет ответа!

– Я жду его со дня на день.

– А я, – сказала Мари, – считаю минуты, чтобы назваться ее дочерью. Когда же придет, наконец, желанное письмо?

Луиза Карловна, приникнув к щели в дверях, не расслышала, что отвечал Глинка, но ясно увидела, как Мари обняла его. Многоопытная вдова выждала еще минуту, потом, осторожно кашлянув, открыла дверь в гостиную.

– Одна чашка кофе, Михаил Иванович, bitte schön! [24]

Поздно вечером Глинка покинул квартиру на Песках.

Мари ушла в свою комнату.

– Что он сказал, Мари? – Луиза Карловна сгорала от нетерпения.

– Ах, маменька, вечно вы мучаете меня расспросами!

– Но я мать, – напомнила Луиза Карловна.

Мари улыбнулась счастливой улыбкой.

– И как мать вы скоро услышите официальное предложение Мишеля.

– Gott sei dank! [25]Наконец-то, мое дорогое дитя! – Луиза Карловна прослезилась. – Я так жду этого дня, а мужчины так ветрены!..

– Только прошу вас, маменька, – строго перебила Мари, – когда Мишель будет просить у вас моей руки, спрячьте ваши глупые слезы. Это теперь совсем не в моде.

– Да, да, я знаю, – вдова быстро утерла слезы.

– И, пожалуйста, сдержите вашу неумеренную радость, – продолжала наставлять Мари.

– Но что же мне делать, если нельзя ни плакать, ни радоваться? – Луиза Карловна совсем растерялась.

– Побольше молчите, маменька, это лучше всего к вам идет.

Мари спровадила Луизу Карловну и оглядела свою комнату. На стенах так и остались какие-то сальные пятна, накопившиеся за годы от жильцов. Никакие хитроумные уловки не могли скрыть зияющие трещины в стене, копоть на потолке. И в этой убогой комнате, годной разве для горничной, все еще приходится жить бедной Мари!

Когда-нибудь, а может быть и скоро, она еще вернется в эту берлогу! Мари согласна даже на то, чтобы здесь снова оказались жильцы. Только бы один раз подъехать к дому в собственной карете! Она поднимется по лестнице и быстро войдет в столовую. Вот они, эти ничтожества, которые когда-то могли над ней смеяться. Мари величественно протянет руку и топнет ножкой: «Вон отсюда!..» – и жалкие призраки, все эти люди в потертых сюртуках, насквозь пропахшие дешевым табаком, мгновенно и навсегда исчезнут…

Вот что будет тогда, когда Мишель напишет свою оперу.

Девушке долго не спалось. Отмщенное сердце сладко замирало.

– Мишель! – прошептала полусонная Мари. И последняя мысль, которая перешла в дрему: «Скоро, скоро все сбудется!»

Через неделю действительно пришло долгожданное письмо из Новоспасского.

Это был счастливейший день в жизни Луизы Карловны. Она вручила жениху судьбу своей ненаглядной Мари. И Мари, так волновавшаяся за мать, не только не сделала ей ни одного замечания, но, как любящая дочь, почтительно поцеловала руку родительницы. Это было так неожиданно, что родительница громко всхлипнула и, забыв запрет, собралась разрыдаться… Но положительно все обошлось благополучно. Когда счастливый жених уехал, Луиза Карловна сказала дочери:

– Он так в тебя влюблен, Марихен! Он совсем потерял свою голову!

Нареченная невеста не обратила на эти слова никакого внимания.

Михаил Иванович не помнил, как провел следующие дни. Он писал Евгении Андреевне:

«Милая и бесценная маменька!.. Одобрением моего выбора и благословением вашим вы совершенно успокоили мое сердце… Мое предложение было принято Луизою Карловною как нельзя лучше – она уже давно желала иметь меня зятем, несмотря на мои недуги. Вот несколько дней как я жених и, могу оказать, ко всеобщему удовольствию, ибо вы можете себе представить, сколько этим доволен Алексей Степанович и Софья Петровна… Не стану более распространяться о моем теперешнем счастии – известно, что чем полнее сердце, тем меньше слов, а сообщу теперь о дальнейших намерениях. Я хотел сперва не спешить свадьбою, теперь, напротив, желал бы обвенчаться как можно скорее с тем, чтобы после того в самом непродолжительном времени отправиться к вам… Вы не можете представить себе, как рвется к вам мое сердце, и Мари моя также жаждет видеть вас и сестриц, коих уже заочно любит…»