Алексей Новиков - Ты взойдешь, моя заря!

Иван Николаевич долго стоит у постели сына.

– Крепись, друг мой, – с тихой лаской говорит он. – К малодушным болезнь без зову приворачивает. В том суть…

Кажется, только хозяин Новоспасского и не поддался бедам. Он попрежнему живет в делах. Едва вернувшись домой, он призывает к себе приказчиков, конторщиков, писцов либо с головой уходит в расчетные ведомости.

Сидя в кабинете, Иван Николаевич склонился над какой-то тетрадью и крепко задумался. Странные, однако, слова обозначены на обложке тетради: «Лирический альбом, издан М. Глинкою и Н. Павлищевым». Страницы альбома расчерчены линейками, по линейкам бегут непонятные значки. Иван Николаевич перелистывает страницы и задерживается на тех, где под заглавием пьес четко напечатано: «Музыка Михаила Глинки».

Вот и все, что осталось новоспасскому владетелю от былых надежд на дипломатическую карьеру сына. Да и сын вернулся в отчий дом, не имея сил не только для карьеры, но, кажется, и для жизни.

И все-таки сидит Иван Николаевич над «Лирическим альбомом», будто родился музыкантом и всю жизнь только и ждал такого счастья. Да еще выписал из Петербурга не один, а целых два альбома лично для себя. Новоспасский предприниматель переворачивает страницу за страницей, будто старается разглядеть, куда поведет сына переменчивая фортуна.

Музыка, давно распоряжавшаяся полновластно в усадьбе Глинок, взяла с приступа последнюю твердыню. А коли так случилось, Иван Николаевич размахнулся и здесь по-свойски: отдал в обучение музыке нескольких дворовых. Когда Евгения Андреевна привезла сына из столицы, Иван Николаевич встретил его приятной новостью:

– Коли будешь искать занятия, друг мой, изволь, упражняйся с людьми в охоту.

Сильно рассчитывал Иван Николаевич на свой сюрприз, а толку не вышло. Сын сердечно поблагодарил батюшку, но сослался на полное изнеможение. Понял Иван Николаевич, что плохо дело, если Мишель даже от музыки отступился.

Но это было не совсем так. Музыка все-таки нашла ход в комнаты отставного и хворого титулярного советника. В дни, когда отступала болезнь, Глинка усердно играл Баха. Он размышлял над глубиной и стройностью его созданий, потом изучал пути, на которые ушла музыка с Моцартом и Бетховеном. В этих путешествиях встречались музыканту многие имена, он успевал посетить разные страны, а затем торопился вернуться на родину. Ведь именно здесь надлежало выполнить давно задуманное дело – распеть из песен русскую музыку.

– А какие народы живут, братец, в Америке? – тонкий голосок сестры Людмилы врывался в размышления так неожиданно, что Глинка долго смотрел на нее, прежде чем пуститься в новое путешествие.

Он продолжал с Людмилой географические занятия и старательно составлял для нее учебные тетради. Он ловил часы, чтобы заняться пением с любимицей Наташей. Для нее были написаны особые упражнения. Девушке суждено было слушать драгоценные лекции о русской школе пения. Краснощекая Наташа слушала их с видимым благоговением, но оживлялась лишь тогда, когда брат переходил от лекции к практическому уроку за роялем.

Наташа уже пела из «Лирического альбома». Она влюбилась в «Грузинскую песню», которую выучила по рукописи.

– Чьи там стихи, друг мой? – осведомился Иван Николаевич и, узнав историю романса, потребовал немедленного повторения.

Он слушал, задумавшись, порой поглядывая на сына, который аккомпанировал певице. Имя Мишеля соединялось с именем прославленного поэта. Удивительные дела творит химера-музыка!

А Глинка вынимал новые нотные листы, и Наташа пела «Не осенний мелкий дождичек…»

– Молодец, Наташенька! – хвалил ее брат. – Ты в самую глубь этой песни проникла. Думалось мне, с этой песней быстро вперед пойду, а, видишь, матушка, спасибо ей, едва живого вывезла меня из Петербурга… Куда этакому шагать? Но ты у меня, право, молодец!

Успехи Наташи были бы еще больше, если бы их вместе с Лизой не возили по гостям. Нельзя же сидеть взаперти девушкам-невестам! Тогда брат внимательно осматривал туалеты сестер и был опытным советчиком. Проказливая Машенька завистливо поглядывала на старших и вздыхала: ей еще долго ждать счастливого звания невесты…

Больной вовсе не чурался домашней жизни и делил все ее горести. Глинка часами сидел в детской у Николеньки. Никому не сострадал так музыкант, как этому пораженному глухотой ребенку. Даже во время приступов лихорадки, пока не мутилось сознание, Глинка постоянно о нем справлялся. Но начинался тяжелый бред, и тогда весь дом с надеждой ждал доктора из Ельни. Вильгельм Данилович придумывал новые снадобья, втайне дивясь выносливости пациента.

Сам Глинка перебрал все свои стычки с медициной и теперь решил твердо: только поездка в теплые края может вернуть ему силы.

Никто, будучи прикован к постели, не может стать Колумбом. В музыке тоже. Молодой музыкант не собирался теперь в Колумбы, как было в детстве. Он довольствовался собственным скромным именем. Но, изнуренный болезнью, может ли он создать сочинение, под которым не стыдно было бы поставить подпись: «Михаил Глинка»? А таким сочинением рано или поздно будет непременно опера!

Глинка пробовал было заговорить о путешествии с отцом.

– Помилуй! – перепугался Иван Николаевич. – Куда ты в этаком состоянии поедешь! Ведомо ли тебе, что зарубежные медики только шарлатанят и от шарлатанства кормятся?

Сведения о европейских медиках могли поступить к Ивану Николаевичу разве что из пятых рук. Однако он твердо стоял на своем.

– Я на медиков не надеюсь, – отвечал сын, – но верю, что могу получить исцеление от теплого климата.

Иван Николаевич имел и здесь возражения: разве помогли кавказские горячие воды? Глинка не счел нужным рассказывать батюшке о предположениях петербургских докторов насчет какой-то особенной злокачественной лихорадки. К батюшке при всяких обстоятельствах нужен особый подход. Проще было сговориться с Евгенией Андреевной. Обессиленный очередным припадком, он открыл ей план путешествия за границу – единственную и последнюю надежду на выздоровление.

– Знаю я, чего твой папенька боится, – ответила Евгения Андреевна. – Страшно ему, что оторвешься от родной земли, променяешь нас на заморские страны. И то сказать, мало ли видим ныне русских только по имени?

– Не бойтесь! – воскликнул Глинка. – Клянусь вам, ни немцем, ни французом, ни итальянцем не стану!

Он говорил о предназначении русского артиста и хотел многое рассказать матушке о том, как к этому шел и что сделал, но Евгения Андреевна, видя необыкновенное его волнение, немедля уложила сына и приказала ему молчать. Он покорился, принял лекарство, потом лежал смирно и думал. Как всегда, вернувшись в отчий дом, он проверял свои чаяния и свершения. Может быть, никогда не был он так близок к главному, как в эту печальную зиму. Мысли о русской музыке, о русском театре, о русской школе пения, романсовые пробы и весь опыт – все сводилось к одному: быть русской опере! Какая будет эта опера, он еще ясно не представлял, только знал, что, наверное, не будет она ни на один образец. Ни короли, ни герцоги, ни эллинский или римский герой, ни комические опекуны и нотариусы или ловкие слуги, ни романтические незнакомцы, ни коварные злодеи или страстные девы – никто из них не получит права на жизнь в той опере, которой надлежит родиться от размышлений над народными напевами.