Алексей Новиков - Ты взойдешь, моя заря!

– К чему же тебе певчий? – удивился Иван Николаевич.

Разумеется, Глинка не стал объяснять батюшке, что певчий Иванов избран им как выдающийся русский певец, которому надо дать окончательную шлифовку; наоборот, он говорил о житейских способностях Иванова, которые обеспечат больному всякие удобства в путешествии.

Иван Николаевич собирался в Петербург. Ничего не стоило устроить заграничный отпуск для певчего, который поступал в услужение к дворянину, отправляющемуся в теплые края для исцеления болезни.

В Италию издавна ездили русские путешественники из тех, кто спешил за модой. Приехав в Рим и поглазев на римского папу или в крайнем случае на Колизей, путешественники ехали дальше и сладко нежились на берегу Неаполитанского залива. Тут дивились Везувию и шумной толпе беспечных лаццарони, ряженных в ветошь. Прохлаждались русские баре на лазоревых берегах и опять дивились: что за страна! Все поет! И небо, и море, и мирты, и апельсины, и каждый бродяга! Не страна, а капелла, не народ, а оперная труппа!

Не то, конечно, Россия. Нет в ней ни Везувия, ни апельсинов, ни лаццарони. Дворянин скучает на службе или разоряется в имении, – кому тут петь? Разве что ямщику, коли получит от господ на водку. Куда же ехать за музыкой? Конечно, в Италию.

В апреле 1830 года в Италию выехал русский путешественник из Новоспасского. В боковом кармане его дорожного сюртука лежал заграничный паспорт. В паспорте было прописано «По указу его величества государя императора Николая Павловича, самодержца всероссийского и прочая и прочая, объявляется через сие всем и каждому, кому о том ведать надлежит, что показатель сего, отставной Михаил Иванов сын Глинка отправляется…»

При отъезжающем был, как полагается, и человек для услуг, и путь держал он по давнему маршруту: на Брест, Дрезден, Лейпциг и далее.

Мелькали перед путешественником станция за станцией. Спутник Михаила Глинки, обычно хмурый и неразговорчивый, теперь не мог наговориться.

– Помните, Михаил Иванович, я еще в Петербурге говорил: если бы податься в Италию! А теперь и вы с этим мечтанием согласились и меня облагодетельствовали. Натурально, без Италии нет ходу артисту.

Глинка не отвечал. По слабости здоровья, он ждал только очередной остановки. Там выходил, шатаясь, из экипажа, а в станционном помещении лежал пластом.

Николай Кузьмич Иванов пил чай, угощаясь из дорожных кульков, и, захлебываясь от восторга, мечтал об итальянской опере.

– А хотя бы и оперу взять, – отвечал Глинка. – Кто музыку слагает? Народ. А в опере народу – последнее место.

– Что же вы хотите? – обиделся Николай Кузьмич. – Мне, с моим голосом, да какого-нибудь лапотника петь? Зачем же мне тогда в страну бельканто, в Италию, ехать?

Но Глинка снова замыкался в себе. Под мерное покачивание экипажа так хорошо думалось о предстоящем. Пытливый ум путешественника обозревал дальние страны. Но чем ближе были последние рубежи родной земли, тем чаще возвращался он мыслями в отечество.

Весной 1830 года император Николай Первый посетил Москву. Начались приемы и балы. Дворянство с привычным воодушевлением выражало верноподданнические чувства. Простой народ толпился на улицах, глазея на царский выезд. Монарх благосклонно наблюдал мирные картины жизни древней столицы, осчастливленной его присутствием, а в часы досуга разбирал дорожный портфель, туго набитый секретными бумагами.

Среди этих бумаг внимание императора не раз привлекал последний доклад шефа жандармов. «Наблюдается усиленное беспокойство умов, – писал граф Бенкендорф. – Все крепостное сословие считает себя угнетенным и жаждет изменения своего положения… Обе столицы требуют столько же значительного, сколь и длительного надзора…»

Император скользнул глазами по листу и нахмурился: на этот раз верный Бенкендорф, кажется, хватил через край. Первопрестольная Москва не внушает опасений.

Но именно в этот же день августейшему гостю Москвы вздумалось посетить университетский пансион. Он нагрянул туда неожиданно и увидел отвратительную картину своеволия. Из всех воспитанников нашелся только один, который, завидя императора, ловко встал во фронт и зычно, по форме, ответил на приветствие его величества. Остальные пансионеры представляли жалкую толпу, видом подобную якобинцам.

Император не мог преодолеть отвращения и в гневе покинул рассадник крамолы. Теперь он и вовсе не хотел ехать в университет. Можно представить, что творится в этом вертепе умственного разврата, если там вместе с дворянами обучаются разночинцы, а может быть, вопреки строжайшему запрещению, даже смерды… Прав, как всегда прав, оказался верный слуга Бенкендорф!

Вернувшись во дворец, Николай продиктовал дежурному флигель-адъютанту повеление о закрытии университетского пансиона.

– Навсегда! – грозно заключил император. – Довольно им одного университета. Но терпим ли и этот хаос в благоустроенной империи? – Николай Павлович вопросительно взглянул на флигель-адъютанта.

Флигель-адъютант снова потянулся к бумаге, ожидая высочайшего повеления по университету, но император, тяжело отбивая шаг, молча ходил по кабинету. Казалось, он совсем забыл о флигель-адъютанте и все чаще поглядывал на часы.

– Его сиятельство граф Бенкендорф! – доложил камер-лакей, распахнув двери.

– Садись! – Николай милостиво протянул руку своему любимцу. В присутствии Бенкендорфа он всегда чувствовал себя успокоенным, но сегодня не мог удержаться от упрека. – Давно тебя жду, – закончил монарх, указывая на массивные часы.

Шеф жандармов действительно опоздал чуть ли не на пять минут и теперь рассыпался в извинениях:

– Постоянные заботы по охране священной особы вашего величества…

– Усилить наблюдение за университетскими, – перебил его Николай и, сам того не замечая, повторил фразу из бенкендорфовского доклада: – Требуется длительный и неослабный надзор.

Шеф жандармов выжидательно склонил лысую голову. Царь перебрал какие-то бумаги на письменном столе и вдруг удивил всеведущего графа неожиданным вопросом:

– Кстати, читал ли ты московский роман?

– Роман? – Рыжие брови Бенкендорфа недоуменно поднялись. – О каком именно романе вам угодно говорить, ваше величество?

Николай вынул из стола изящно переплетенную книгу с закладкой между страниц.

– «Юрий Милославский», – сказал он, – составит славу России. Но мы, – и в голосе императора послышался укор, – обращаем мало внимания на словесность, достойную поощрения. Назначаю аудиенцию сочинителю… – Император бегло просмотрел расписание приемов. – Назначаю аудиенцию на завтра. Оповестить и доставить господина Загоскина к полудню. Лично награжу его, в поучение прочим писакам. Ну, теперь слушаю тебя.