Жозеф Кессель - Всадники

Он повернулся, вошел в юрту, бросился на топчан, забросил костыли за голову, чтобы не видеть их.

«Первый подарок отца», – подумал он и сам, не осознавая этого, усмехнулся. Представил себе Турсуна, величественно идущего от стойла к стойлу, неизменного, вечного… Главный Конюший, отвечающий за всех лошадей испокон веков и на веки вечные.

С улицы послышался тихий голос старика, напевавшего старинную песню степняков. Народные поэты, сказители, караванщики, пастухи и нищие с незапамятных времен придумывали на этот мотив слова, облегчавшие их сердце. Может, и этот слуга играл в эту игру, удовлетворял такую же свою потребность. Но это было не так уж и важно Урозу. Он думал о жизни отца. Размеренная, расписанная по дням и часам… Право же, она была достойна его возраста и славы. Но он, он, Уроз… у которого никогда не было своей крыши над головой и даже своего коня… Он жил от бузкаши до бузкаши, а в мертвый сезон – от базара до караван-сарая, чтобы потратить там свои деньги, заработанные в своих боях, на бои собак, перепелов, баранов и верблюдов.

Куда делась огромная радость, пережитая вчера, когда он рассказывал о своих приключениях Турсуну? Вместо нее – усталость, отвращение. Те же самые, что и несколько дней назад, настигавшие его в пути, после каждого подвига. Но тогда у него была возможность придумать себе новую ловушку, изобрести для себя еще какую-нибудь смертельную опасность. «Добраться до цели ничего не значит… только дорога имеет значение… и вот моя дорога здесь обрывается», – думал Уроз. Всю глубину своего отчаяния он осознал, когда в голову ему пришло безумное желание: он и вторую ногу, да, вторую ногу, здоровую, готов был бы отдать, лишь бы продолжался, продолжался бесконечно путь в преисподнюю.

Он глубоко и сильно вздохнул. По всему телу разбежалась живая, полноценная кровь. Пятнадцать часов сна вернули ему силы. Почувствовав их пробуждение, Уроз готов был завыть. Зачем теперь ему эта сила?

Он ненавидящим взглядом окинул юрту, которая так ловко его обманула и одурачила. Тут в двери показался худенький человеческий силуэт.

Глядя против света, Уроз не сразу узнал, кто это. С раздражением подумал: «старикашка» и хотел было его прогнать. Но то был явно не он… За стеной по-прежнему слышалась жалобная песня, выводимая надтреснутым, тонким голоском.

Силуэт неуверенно сделал два шага. Женщина… Еще два шага: Зирех.

Первое движение Уроза было: подобрать под себя ампутированную ногу. Затем он спросил:

– Тебе не известно мое распоряжение?

Не поднимая головы, склоненной с самого ее появления в юрте, Зирех прошептала:

– Известно, известно, хозяин. Я готова была уйти на рассвете. Но я не могла это сделать, не попрощавшись с тобой.

В голосе ее, смиренном и робком, как и все ее поведение, слышалась решимость, так хорошо известная Урозу.

– Зачем? – грубо спросил он.

– Мне захотелось поцеловать твои руки за то великое благо, которое ты сделал, за дарованное тобой прощение, – ответила Зирех.

Из середины юрты, где она стояла, она одним рывком, быстрым, гибким, пластичным, как прыжок зверя, оказалась на коленях у ложа из ковров и подушек и приложила губы к пальцам Уроза.

После чего осмелилась поднять лицо и воскликнула:

– Ты, сделавшийся судьей, – это означало для меня смерть. Ведь ты знаешь всю правду.

Никогда еще Уроз не видел такого выражения на лице кочевницы. С него точно соскребли и смыли все следы жадности, хитрости, вожделения и низости. И под ними обнаружилась чистая и покорная признательность.

«На этот раз она не лжет: она слишком сильно боялась умереть», – подумал Уроз. Это ему было безразлично. Но несколько слов проникли вглубь самых потайных уголков души.

«Ты знаешь всю правду», – сказала она. И Уроз вспомнил их необычную борьбу не на жизнь, а на смерть. Ведро с ядом, подсыпанным ею… Безухие хищники, натравленные ею… Мокки, которого она подстрекала, науськивала, толкала на убийство… И после каждой попытки – обмен откровенными взглядами. Взгляд Зирех как бы говорил: «Сегодня мне не удалось… Но уж завтра я ни за что не промахнусь». А его взгляд отвечал: «Посмотрим».

Вот чего искал сейчас Уроз в глазах кочевницы. А видел только восхищение и преклонение.

Что могло быть общего, для Зирех, между грязным, лохматым, вонючим, искалеченным всадником с провалившимися глазами и этим так приятно пахнущим красивым, чистым, гладким мужчиной в шелковом дорогом халате?

«Прекрасный принц вернул мне жизнь, – подумала Зирех. – А я ему надоедаю».

И быстро прошептала:

– Никогда не забуду твою доброту, о господин мой. Каждый день буду молиться за тебя.

Пятясь, Зирех пошла к выходу. Когда она была уже готова поднять полог юрты, Уроз неожиданно для себя крикнул:

– Погоди!

Она остановилась. И опять, словно против своей воли, Уроз приказал:

– Вернись!

Зирех легким шагом подошла, и тут он понял, почему нуждался в ее присутствии. Пока она находилась здесь, в юрте были живы воспоминания: высокогорное кладбище кочевников, ущелье со скользкими плитами, где завывал горный ветер, радуга озер Банди-Амир.

Чтобы задержать Зирех под приличным предлогом, Уроз задал первый пришедший в голову вопрос:

– Ты видела Мокки?

– Видела, – отвечала она.

– Как он? – спросил Уроз.

– Я его ненавижу, – ответила Зирех. – Он до сих пор не отмыл грязь. Ходит понурый, руки свисают с плеч, как сломанные палки. Глаза пустые… Ты его помиловал. Отдал ему коня… А он – ни улыбки, ни радости. Ненавижу.

– Почему же тогда ты так его хотела?

Поведение женщины мгновенно переменилось, и самым странным образом. Она сжалась, отступила, закрыв рукой глаза, словно защищаясь от невыносимых видений. От тех мужчин, которые у нее были, от своих неудачных попыток кого-то любить. Ей было невыносимо вспоминать об этом, созерцая горделивую красоту Уроза, сидящего в такой богатой одежде в старинной монгольской юрте. Впервые в своей жизни Зирех стыдилась самой себя, своей плоти.

– Злой рок, наверное, – ответила она еле слышно. – Не знаю.

Продолжать она не могла. От волнения грудь ее высоко вздымалась. И от нежной ложбины в середине груди до мочек ушей загорелая кожа ее приняла розовый оттенок, украсивший грациозную, невинно согнутую шею в простых светлых кружевах.

Новое платье, купленное на тайные запасы, внезапная стыдливость, нежность свежевымытого тела, жгучий и скромный взор – все заставило Уроза подумать: «Прямо как невеста». И раньше, чем он осознал это, в памяти всплыли стихи Саади.

И тут потребность воспрянувшей и проголодавшейся плоти, желание вновь пережить с кочевницей суть своего невероятного приключения, давнишняя тайная и властная тяга к надругательству, к причинению боли недоступным девушкам – все слилось в едином страстном желании. Он притянул к себе Зирех.