Жозеф Кессель - Всадники

А лай все усиливался.

Уроз тоже услышал его. Но не проснулся. Это было самое удивительное из всего, что случилось за его жизнь. Спокойствие и безмятежность, мягкая отчужденность овладели им. Вместе с тем, все тело уподобилось морской раковине, вбиравшей в себя все ночные флюиды, дыхание ночи и ее вздохи, которые питали множество образов, порожденных то рассудком, то бредовыми фантазиями. То были не сновидения, и Уроз знал это. Загадочная власть позволяла ему одновременно отслеживать, оценивать их и вместе с тем, забываясь, отдаваться их прекрасному обману. Когда рычания и вой раздались в нем, в раковине, каковой была его оболочка, Уроз почувствовал, что его окружили, в него проникли, в нем поселились безухие желто-серые звери, адские псы, несущиеся по каменистой степи. Это в его голове скрывались оскаленные пасти, с белой пеной на клыках. В его груди клацали их клыки. Уроз не пошевелил даже пальцем, и не дрогнули его веки. Он был одновременно и ареной происходящего, и свидетелем, участником и повелителем игры воображения. Свора промчалась, протекла сквозь него.

Зирех отбросила руку, прижимавшую ее к широкой, горячей груди, поднялась, опираясь на одно колено.

– Куда ты? – спросил Мокки сонным голосом.

Он открыл глаза и зажмурился на мгновение от яркого света, словно пропитавшего сделанные из плотной ткани стенки юрты.

«Солнце встало раньше меня, – подумал Мокки с удивлением и беспокойством. – Как же это могло случиться…»

Но вернулись плотские воспоминания, и чувство вины пропало. Он пошарил рукой, широкой ладонью накрыл узкий и мягкий живот, так угодивший ему ночью. Нежная кожа Зирех скользнула по его пальцам.

– Послушай! – отозвалась она.

Она уже была на ногах, стояла уже не на матрасе, на котором они так мало спали этой ночью, и всем телом устремилась к доносившемуся лаю.

– Собаки? – лениво спросил Мокки. – Как вчера?

– Те, что были вчера, теперь уже далеко, – вскричала Зирех.

Мокки почесал свою бритую голову:

– И то верно… Сейчас они гонят свои стада в сторону Бамиана.

– Ты что, разве не слышишь, как они воют? – удивилась Зирех.

Мокки прислушался и тихо протянул: —Покойник…

– Караван будет хоронить, – сказала кочевница. – Пошли!

Ввалившиеся глаза Зирех расширились, а грудь высоко и часто подымалась. Саис подобрал грязную тряпку, служившую ему тюрбаном, обмотал ею голову. Подумал: «Ох уж эти женщины… Похороны им даже больше по вкусу, чем праздники по случаю рождения или женитьбы».

Потом спросил:

– Ты больше не боишься?

– Чего? – с удивлением посмотрела она на него. – Настал день. Покойник тут самый что ни на есть настоящий, и племя будет его хоронить… Пошли!

Она пошла к выходу, но остановилась, отодвинув полог юрты. Утро на плато нестерпимо слепило. Все сияло, сверкало, блестело, било в глаза: камни, голые склоны гор, их снежные и ледяные вершины. Подобно тысячам острых мечей плясали, дрожали, играли они в лучах солнца, и даже сам воздух искрился алмазами.

Мокки, вставший за спиной Зирех, превосходящий чуть не вдвое ее ростом, вдруг осознал, вдруг почувствовал, будто меч небесный полоснул его по глазам. Он вспомнил: «А молитва… молитва… Я и забыл… Аллах меня накажет».

Он поднял Зирех за плечи, повернул лицом к востоку, согнул и почти швырнул на землю. Она оказалась распростертой бок о бок с ним, услышала его шепот:

– Моли Всемогущего простить нас за то, что мы пропустили час молитвы, услаждая друг друга.

Мокки весь ушел в молитву. Она же, касаясь лбом земли, была неспособна погрузиться в это занятие и думала о караване с покойником.

Поднявшись, они сразу увидели перед собой холм-кладбище. В ледяном утреннем свете он не внушал им страха. Приземистые, прочно сложенные, ровные захоронения скорее даже успокаивали взгляд. На этом гигантском плато только они и обладали человеческими пропорциями. У ближайшего из них курился легкий дымок.

– Им нужна наша помощь, – предположил Мокки.

– Молчи… слушай, – прошептала Зирех.

Перекрывая вой собак, послышался громкий, очень жалобный плач, настолько заразительный, что и Зирех тоже, прижав руки к груди, зарыдала и кинулась к приближающимся откуда-то плакальщицам.

Мокки посмотрел ей вслед. Когда она исчезла за выступом холма, он направился к захоронению, возле которого курился дымок. Заглянул под навес. Увидел, что Уроз и Гуарди Гуэдж спят, что глаза их закрыты. А большие глаза Джехола вопросительно смотрели на саиса.

«Пить хочет», – подумал Мокки. И прошептал:

– Потерпи, радость моя. Как только они проснутся, будет тебе вволю воды.

И подождал, чтобы, пошевелив ушами, поморгав лазами, конь выразил губами некое подобие улыбки, как обычно отвечая дружеским приветом на заботу о нем. Но сегодня Джехол ничего этого не сделал. Мокки щелкнул языком, тихонечко свистнул. Джехол знал и любил эти призывы с той поры, когда еще только учился ходить на неокрепших ногах в родной степи. Между ним и саисом это был такой способ общения, более простой и более искренний, чем человеческие слова. Но в это утро конь словно не слышал их. Неподвижные глаза его были по-прежнему настороженными и строгими. «Как вчера, когда я хотел сбросить Уроза с седла, – подумал Мокки с чувством огромного уважения. – Этот конь ничего не забывает».

Он отошел от каменного навеса. Сверкающий свет, в котором купалось плоскогорье, вновь ослепил его. Кремнистый блеск был так резок и пронзителен, что душераздирающие вопли, доносившиеся будто откуда-то сверху, показались саису криком самого солнечного света. Он встряхнул головой, чтобы сбросить с себя наваждение, и пошел, как Зирех, к подножию холма, за поворотом которого раздавались причитания плакальщиц.

По мере того, как Мокки отходил от восточного склона холма, захоронения по обе стороны дороги стали отбрасывать на землю все более длинные и все более черные тени. Саис старался идти за пределами этой зубчатой линии. Вскоре он заметил, что темное, зловещее кольцо, вырисовывавшееся между ним и высоким могильным холмом, постепенно становится уже. Он посмотрел на могилы. Захоронения доходили лишь до середины склона кургана.

«Понятно, – подумал Мокки, – люди начали устраивать могильники с восточной стороны холма, с той стороны, где встает солнце. А на западном склоне остается еще много мест для покойников».

Саис зашагал быстрее вдоль обнажающейся подошвы холма. Описав полукруг, он дошел до того места, где надгробий вообще не было. И тут Мокки увидел караван.

Это был клан из пятидесяти-шестидесяти пуштунов. Они шли пешком. Мужчины шли, как всегда, со старинными ружьями, украшенными резными инкрустациями и чеканкой. Однако, вопреки обычаю, они не возглавляли медленную процессию, приближавшуюся к кладбищу. Впереди шли женщины, и вокруг мужчин тоже были женщины, разных возрастов и в разных одеждах. Шли они, закрыв глаза. Направляло их, толкало и тянуло за собой песнопение, пронзительные звуки, полные нестерпимой тоски, то угасавшие, как бы терявшиеся, то вдруг возрождавшиеся и звеневшие с новой силой. Рты у женщин все время были широко открыты как на незрячих масках. Они били себя в грудь, царапали себе щеки, рвали на себе волосы.