Жозеф Кессель - Всадники

А его конь все еще колебался. В ноги его никак не возвращалась уверенность, а все тело, покрытое пеной, словно дымилось от пара. «Тебе тоже время показалось долгим», – подумал Уроз; и ему захотелось дать Джехолу немного отдохнуть. Но он вспомнил, как они преодолели подъем, и подумал: «Если я сейчас не заставлю его подчиниться, он окажется, из нас двоих, хозяином».

И Уроз ударил каблуком здоровой ноги по черному вспотевшему боку. Джехол зашагал. Но без радости. С опущенной шеей. Словно на ватных ногах. Уроз не пытался ускорить ход коня. Тот его послушался. А большего ему и не надо. Так ему даже было лучше. И сил не осталось, да еще эта боль. Повязка на сломанной ноге ослабла и была теперь бесполезна. Нижняя половина ноги, то есть кость, прикрытая гниющим мясом и грязной тряпкой, раскачивалась в такт движению. Уроз старался не смотреть на эту гниль. Она вызывала у него отвращение. И все же он испытывал странную благодарность этой гнили. Он чувствовал, что она мешает ему уступить безразличию. Он держал себя в руках только благодаря своей боли.

Постепенно шаг Джехола стал более уверенным. Время от времени он опускал голову к земле и принюхивался к пучкам жесткой травы, отщипывал ее и жевал. Значит, очень проголодался, чтобы есть такое. Сколько дней он уже жил без настоящей пищи?

Уроз вспомнил про пост кантар, который устраивают в конце лета для лошадей, предназначенных для бузкаши. Но их выставляли на солнце неподвижными, а ночью они лежали на свежей, мягкой и чистой, как царское ложе, подстилке. А Джехол спал где попало, как попало, на диком холоде и с пустым брюхом после изнурительного перехода, длящегося от рассвета до заката. Уроз провел рукой по шее коня. Нащупал там дряблые складки. И ребра тоже уже стали проступать. «Я его убиваю», – подумал Уроз. «Дойдет ли он до конца? Эта, что ли, гора самая опасная?». Уроз вспомнил слова Гуарди Гуэджа. Последняя преграда – хребты Гиндукуша… За ними – степь… Джехол был достаточно могуч и вынослив, чтобы добраться до дома, пусть обессиленным, искалеченным… Ему, Урозу, это под силу, несмотря на рану, несмотря на увечье. И опять ударил он Джехола каблуком в бок. И тот пошел быстрее, не обращая внимания на высохшую траву и колючки.

Веки Уроза отяжелели. Шея совсем ослабла, и голова качалась в такт движению. Что так убаюкивало его? Равномерный шаг коня? Или сок маковой соломки, примешавшийся в его кровь и утяжеливший ее, сделавшее ее похожей на свинец? Так и не ответив на эти вопросы, он уснул, держась пальцами за гриву.

Он так и не понял, отчего проснулся. От резкого похолодания? От того, что конь остановился? Его первым движением было посмотреть на небо. И опять ход времени удивил его, как и по окончании подъема. Но только иначе. Ему казалось, что он дремал всего одну минуту. А на самом деле теперь можно было уже спокойно смотреть на солнечный диск, приблизившийся к горизонту. Уроз огляделся и не узнал пейзажа. Вместо саванны вокруг простиралась каменная осыпь. Справа взгляд упирался в высокий глинистый подъем, усеянный красноватыми камнями. Перед ним начинался спуск. Склон был не страшен для доброй оседланной лошади со здоровым человеком в седле. Но Джехолу предстояло доставить вниз наполовину изувеченного всадника, без седла и без стремян. Надо было хотя бы разбудить его. И Джехол ждал этого момента, остановившись у начала спуска.

Уроз откинул торс назад, перенес вес тела на крестец, уперся обеими руками в хребет лошади, сжал ей бока, сколько было мочи.

– Я уже не сплю, – произнес он. – Пошел…

Они спускались вдоль естественной стенки, и направлявшей их движения, и защищавшей от падения. Повороты, углубления, снова повороты, снова углубления, крюки серпантина… Бесконечный спуск… Урозу казалось, что он плывет по какому-то потоку в кошмарном сне. Лодка то и дело зарывалась носом в воду, и ему приходилось применять неимоверные усилия, чтобы удержаться, вцепившись в корму, и не перевернуться. Прилив крови к голове туманил взгляд, в висках стучало. Судорога сводила мышцы рук и ляжек. Он был уже не в силах это выдерживать и снова повалился на загривок Джехола, вцепился в шею, как он это уже сегодня делал. Уже и тогда он казался себе падшим настолько низко, что дальше уже просто невозможно. На этот раз позор был и того больше. Он даже не лежал на спине коня, держась за него руками. Он сползал, сидя чуть ли не на шее лошади, и тело его, бесформенное и бессильное, смешно свисало, болталось на загривке, то и дело рискуя от малейшего толчка перекувырнуться через взмокшую от пота гриву. Был момент, когда из-за этого груза на загривке, тянувшего коня вперед, Джехол не смог продолжать спуск. Он почувствовал потребность упереться плечом в выступ каменной стены, передохнуть и дождаться, когда к нему вернется сила.

Прижатый вот так к стене, бессильный, покалеченный, беспомощный, Уроз подумал: «Зачем терпеть этот позор? Я же никогда не боялся смерти».

Дыхание Джехола становилось все ровнее. Ноги его тряслись меньше.

«Стоит мне отпустить руки, и все кончится», – думал Уроз. Он тут же увидел себя внизу, разлагающимся вонючим трупом, как дохлая собака. И еще крепче обхватил шею Джехола. Умереть – да. Но вот так – никогда. Постыдные поступки в жизни можно исправить, искупить. Тогда как лишенный чести уход из жизни не исправишь никогда…

Джехол отодвинулся от своей опоры. Уроз сомкнул пальцы, сжал зубы, закрыл веки и предоставил себя нести, как манекен, набитый тряпками. Стало холодать, боль усилилась, спуск стал круче. Ладья, на которой, как ему казалось, он плыл, погружалась носом все ниже, ниже… Вдруг она выпрямилась, остановилась. Тело Уроза само вернулось в обычное состояние, на привычное место. Не выпуская загривка коня, он осмотрел место, где стояли копыта. Это была ровная песчаная поверхность. Уроз разжал руки, набрал воздуха в расширившуюся грудь и поднял голову. Стена из земли исчезла. Ничто больше не заслоняло обзор.

Перед ним открылся Банди-Амир.

Несмотря на приятность вечернего света, Уроз зажмурился, зажмурился подобно скупцу, увидевшему вдруг груду золотых монет и тут же запустившему в нее пальцы, чтобы в любом случае сохранить хотя бы горсть драгоценного металла. «Даже если это минутное видение, я сохраню то, что увидел», – подумал Уроз, зажмурив глаза.

Потом они медленно, боязливо раскрылись и остались широко открытыми, не мигая. Это был не мираж.

От серого песчаного берега, где остановился Уроз, начиналась колоссальная расщелина, с двух сторон ограниченная красноватыми скалами. Она расширялась и поднималась без конца и края, до самого горизонта. Эта огромная щель всецело принадлежала царству вод. И царство это было таким необычным, что разум отказывался верить, что оно существует.