Борис Тумасов - Кровью омытые. Борис и Глеб

На закате нежаркое солнце ровным светом озаряет степь. Она сверкает разноцветьем трав, звенит и стрекочет. Вдалеке у холмов пасутся табуны. Боняк видит, как на курган въехал табунщик, замер, нахохлившись птицей.

Хан сидит на кошме, поджав калачом ноги, напротив русского князя. Перед ними чаши с кумысом, куски конины.

Святополк говорит:

— Не я один тя зову, но и король Болеслав. Он со своими полками уже пришел на Русь, повоевал галицко-волынские земли. Нынче король на Киев направился. Веди и ты туда орду.

Боняк щиплет кончик уха, думает свое: «Этот конязь подобен шакалу, труслив и норовит урвать добычу другого».

Вслух же хан говорит:

— Конязь, в прошлый раз я приводил к тебе орду, но мы не получили ни одной кобылы, ни гривны серебра. Разве не может и на этот раз случиться такое?

И хитро щурится.

— Хан винит меня, но разве не сам он увел орду перед боем? — с обидой возразил Святополк. — Не оттого ли князь Ярослав осилил меня в тот день?

— Кхе, кхе! Не будем винить друг друга. Я поведу орду на Киев, но смотри, конязь Святополк, добычу мои воины получат сполна.

— Ты будешь иметь ее вдосталь, — заверил Святополк.

— Кхе! — одобрительно кивнул Боняк. — Отдыхай, конязь, а мы начнем готовиться к походу. Ты пойдешь с нами.

Воевода Добрыня, еще больше отяжелевший за этот год, допоздна бродил по городу. Ночь наступила пасмурная, душная, как перед грозой. Добрыня спустился вниз, на Подол, постоял у переправы через Днепр и снова воротился на Великую улицу, что тянулась к княжьим хоромам. Шагал воевода грузно, низко опустив голову. Заботы одолевали его. Да и было отчего задуматься Добрыне. Бояре Тальц и Еловит, бежав из Киева, нынче челядь свою дворовую подбили, и те кричали на торгу и улицах, а иные на площадях:

— Не будем стоять за хромца Ярослава, хотим Святополка!

— Ярослав с новгородцами наших братьев побил, пусть уходит в Новгород!

То же самое кричала челядь Путши в Вышгороде.

Добрыня велел гридням унять крикунов, ан еще хуже. Ко всему слух был: Святополк киевским боярам письмо тайное прислал и в нем просил их не держать сторону Ярослава, а за то сулил им милость землею и деревнями…

От дум Добрыню оторвали чьи-то торопливые шаги. Его догонял отрок.

— Чего надобно? — спросил воевода.

— Князь наказал сыскать, дожидается.

В думной палате при свете восковой свечи сидели за столом Ярослав с воеводами Александром и Будыем и молчали. Князь пятерней теребил маленькую бородку, смотрел на темное в свинцовой оправе оконце. Увидев вошедшего Добрыню, встрепенулся, сказал, нарушив гнетущую тишину:

— Заждались мы тя, воевода. Садись, может, вместе удумаем, как быть. — И, вздохнув, продолжил: — Нелегко нам, с западной стороны Болеслав с рыцарями да наемными германцами и уграми наседает, с Дикой степи, дозоры донесли, Боняк идет, а позвал его Святополк. Ко всему, знаю, есть в Киеве бояре, какие здесь его дожидаются.

И замолчал, посмотрел вопросительно то на одного воеводу, то на другого. Будый голову книзу опустил, с Ярославом глазами не встречается. Постыдно: полк загубил и ляхов не задержал.

Заговорил Добрыня:

— Правду сказываешь, князь. Трудно нам ныне. Нет у нас и четверти той силы, что насела на нас. О том много думал и сейчас, идя сюда, и ране… Мыслю, надобно ополчение собирать да звать в него не токмо городской ремесленный люд, но и по деревням да селам смердов.

— Скоро ратаю хлеб жать, и негоже его отрывать от этого, — возразил Ярослав.

— Всех бояр принудить, чтоб с челядью на рать шли, — не обратил внимания на княжеское замечание Добрыня. — Да, исполчившись, выйти навстречу Болеславу, пока они с Боняком не воссоединились. На тот же случай, ежели хан Киевом овладеть попытается, в городе оставить воеводу Александра.

Александр недовольно покачал головой:

— Речь твоя, воевода, смелая и верная, ежели б сил у нас было вдосталь. Наша вина, не собрались вовремя воедино да одним кулаком не ударили по Болеславу. Досиделись, пока он нас порознь бьет. То на Буге Будого разбил, Ратибора одолел, нынче, пока мы ополчимся, созовем ратников да изготовимся, Болеслав с одной стороны нажмет, с другой Боняк насядет. — Попович потер морщинистый лоб. — Ко всему, верно заметил князь, ратая брать нам теперь негоже. Не сожнет он хлеб, голод настанет, мор на Руси. Кто нас разумными назовет? Нет, знаю твердо, Болеслава и Боняка нам на сей раз не одолеть. Потому, мыслю я, город не удерживать и боя королю не давать, а уйти в Новгород. Там же, силу собрав, сызнова воротиться в Киев.

— А может, ярла Якуна покликать, его слово услышать? — предложил Добрыня.

Ярослав отмахнулся:

— Ярл Якун варяг и за гривны служит, а в своих делах мы сами как решим, по тому и быть.

Положив на стол руку, сказал уже спокойней:

— Уважаю я тя, воевода Добрыня, и за отца чту за разум и храбрость. Но ныне прав воевода Александр, и пусть будет так, как он сказал. Поклонимся Новгороду. Коли откажет, уйдем в Ладогу да поищем подмоги у варягов.

— Пусть будет по-твоему, — согласился воевода. — Настанет наш час!

— А наперед пошлю гонца в Новгород, — сказал Ярослав.

Бурлило новгородское вече, и долго ждал Гюрята, пока оно уймется и даст ему слово. Уж он, тысяцкий, дважды поклоны на все четыре стороны отвесил, наконец народ стих. И тогда Гюрята заговорил:

— Люд новгородский, вестимо ли те, князя Ярослава с отчего киевского стола ляшский король Болеслав изгнал и Святополка посадил!

— Вестимо.

— Князь Ярослав, новгородцы, у вас защиты ищет, дадим ли? — перекрывая рев голосов, зычно спросил Гюрята.

Кинул тысяцкий эти слова в толпу и замолк, ждет ответа. Знает, сейчас должен выкрикнуть староста Словенского конца Трифон, его поддержит купец Остромысл, с ними у Гюряты намедни сговор был, как и что отвечать.

И точно, стоявший у самого помоста Трифон уже взвопил:

— Станем в защиту князя, прогоним Святополка с ляхами!

А за Трифоном голос Остромысла:

— Соберем, ополчение!

— Пошлем рать! — поддержали их новгородцы.

Но тут, нарушая заданный Гюрятой тон, тонкоголосо, по-бабьи взвизгнул боярин Парамон:

— Ходили ужо! Почто не удержался на княжении?

Толпа услышала, подалась голосами в его сторону:

— Верно речет боярин, ходили, живота своего не жалеючи!

— Почто мечом не бился с ляхами за свой стол? Зачем Киев покинул?

Крикнул тысяцкий, экий пустозвон боярин! Брякнул и очи вытаращил, дивуется. И к чему? Не для Новгорода ли он, Гюрята, старается? А коли для Новгорода, то в первый черед для него, боярина Парамона.

Ругнул в душе боярина за то, что не туда вече поворотил, подумал: «Надобно свое слово вставить».

— Люд новгородский! — Тысяцкий напрягся, от ярости лицо кровью налилось. — Кто худое о князе Ярославе скажет? Коли и были какие обиды, то обе стороны чинили их. Князь же Ярослав за то, что мы его на стол киевский посадили, по правде поступил с нами. И мы Киеву дань не платим. Святополк же, севши в Киеве, сызнова потребует от нас гривны, и станем мы ему платить из лета в лето, как платили при великом князе Владимире! Так не лучше ли помочь князю Ярославу воротить стол, и за то свободны будем от дани, либо пусть к варягам уходит?