Борис Тумасов - Кровью омытые. Борис и Глеб

Ярослав положил руку ему на плечо:

— Спасибо тебе, Микула, и всему кузнечному людству. Но нельзя всем город покидать, кому-то надо стены и ворота стеречь, чтоб печенеги, чего доброго, нашей оплошностью не воспользовались и в крепость не ворвались. Так что уж вам стоять здесь накрепко. Да коли увидите, что у нас неустойка получилась и отходим мы, готовьтесь. Впустивши полки, ворота затворить и первый натиск печенегов отразить.

— Ну, разве так, — согласился староста.

Его слегка прервал шум и гомон в печенежском стане. Ярослав кинулся к краю стены.

— Смотри, княже, к лесу, — радостно закричал отрок. — Никак, наши!

Серело быстро. Ясно различимо вдалеке двигалась на печенегов русская конница.

— Они, — облегченно вздохнул Ярослав. — Теперь пойдем, бояре, и ты, ярл Якун, наш черед наступает.

— Хан, пробудись! — откинув полог, в шатер вбежал один из тысячников. — Урусы из лесу вышли!

Боняк подхватился. От сна не осталось и следа. Закричал, гневно затопал босой ногой:

— Проглядели! Головы рубить караульным!

Скинул халат, вбежавший печенег надел на него броню, натянул сапоги. Выскочив из шатра, Боняк, несмотря на годы, легко взлетел в седло. Окинув взглядом становище, понял, с русскими бьется та половина орды, что бодрствовала. Остальных надо собирать как можно быстрее и бросать в сражение. Сердито крикнул тысячному:

— Что ждешь? Всех, всех туда! Смять этих урусов, прежде чем другие из Киева не вышли!

Тысячный поворотил коня, наметом ворвался в потревоженный стан. Где окриком, где плетью принялся торопить печенегов. Те ловили лошадей, седлали.

Мимо тысячного проскакал князь Святополк со своими боярами. За ними нахлестывали коней десятка полтора гридней. Князь правил коня совсем не в ту сторону, где бились печенеги. Тысячный злобно крикнул Святополку, но тот и головы не повернул.

Одна за другой сотни печенегов вступали в бой. Хан радовался, его воины окружают урусов, теснят…

— Пора! — проговорил Ярослав и надел шлем.

Со скрипом распахнулись створки ворот, и дробный топот копыт раздался под каменной аркой.

Обнажив мечи, вынесся из города полк левой руки, ударил в спину печенегам, и перемешалось все.

Бились люто. Кололи друг друга копьями, рубились мечами. Почуяв запах крови, дыбились кони, ржали дико.

Тут викинги подоспели. Идут острым клином, в латах, рогатых шлемах, добивают спешившихся печенегов, подсекают коням ноги.

Бьются обдуманно, точно, словно мастеровые в повседневном труде. Да и как иначе, коли с детских лет бою обучены.

Смотрит хан, попятились, побежали его воины. Потемнело у Боняка в глазах, рванул саблю из ножен, завизжал, но кто-то из телохранителей ухватил его за плечи, другой повод перенял…

Лихой конь уносил Боняка от Киева, и никто из скачущих позади печенегов не видел, как по сухим, опаленным ветром ханским щекам катились крупные слезы.

Петляет, запутывает следы Святополк. Минуя села и деревни, крадется загнанным волком. Подбились кони, устали гридни. Пятый день преследует Святополка погоня. Две сотни дружинников, разбившись по три десятка, идут по дорогам на Чарторыйский городок и Теребовль с наказом убить Святополка. «Покуда жив окаянный, его опасаться надобно, ибо сызнова наведет на Русь ляхов либо печенегов», — сказал Ярослав.

Вот уже и Теребовль позади, еще день-два, и укроется Святополк в Перемышле или Червене у польского воеводы Казимира.

Беспокоятся дружинники. Ехавший рядом с Провом десятник все сокрушался:

— Уйдет!

Пров молча соглашался с ним.

Съехав в сторону, он спешился, подтянул ослабшую подпругу, напился из ручья и только занес ногу в стремя, как заметил вышедшего из леса смерда. Тот с охоты ворочался. В руке лук, у пояса заяц висит. Поздоровались. Пров спросил:

— А что, не заметил ли случаем поблизости князя Святополка?

Смерд сдвинул шапку на макушку, пожал плечами:

— Князь ли то, боярин, а совсем недавно проехал этой дорогой на Перемышль кто-то, а с ним человек шесть гридней…

Догнал Пров десятника, сказал:

— Князь Святополк неподалеку, охотник самолично видел! Не дадим уйти!

И погнал коня наметом, а следом, обгоняя друг друга, поскакали дружинники…

Святополка увидели сразу за поворотом дороги. С ним рядом ехал боярин Горясер, а следом, по два в ряд, шесть гридней. Приморенные кони шли шагом.

Обернулся Святополк, заметил погоню, хлестнул коня. Гигнул Пров, пригнулся к гриве. Быстро сокращается расстояние между ними. Святополковы гридни остановились, обнажили мечи. Налетели на них дружинники, зазвенела сталь. Но Пров промчался мимо, заметил, Горясер в лес коня поворотил. За ним десятник кинулся.

А Пров князя настигает. Вот кони сравнялись. Повернул Святополк искаженное страхом лицо, мечом замахнулся. Но Пров опередил его. Звякнула сталь о сталь, лопнула на князе броня.

Придержал Пров коня, смотрит, как волочится повисшее в стремени тело. Подъехали взбудораженные короткой схваткой дружинники, кинулись ловить княжеского коня, а Пров сломал ветку, вытер меч, кинул в ножны. За спиной голос десятника раздался:

— Прикончили-таки окаянного!

Кончалось лето шесть тысяч пятьсот двадцать седьмое от Сотворения Мира, а от Рождества Христова тысяча девятнадцатое…

И привиделся Мстиславу сон. Утром за трапезой поведал его Яну Усмошвецу.

— Этой ночью навестил меня отец, великий князь Владимир. О Чернигове напомнил. Как-то обещал он дать мне его в княжение.

— Поди, думал о том? — заметил воевода.

Мстислав вопрос оставил без ответа, свое повел:

— В одно время ты, Ян, советовал не встревать в распри братние. Я к голосу твоему прислушался. В кровавой усобице истребили братья друг друга, а Бориса и Глеба коварно, без вины, зарезали. Ныне сел на великое княжение Ярослав, и решил я попросить у него Чернигов… А здесь, в Тмутаракани, быть, Усмошвец, тебе посадником. Рука у тебя твердая, а разум ясный. С тобой Тмутаракань крепили, и тебе, воевода, город держать…

А на тмутараканском торгу только и разговоров:

— Князь Мстислав город покидает!

Юродивый с паперти недостроенной церквушки вещал:

— Сокроет небо тучи, быть грозе великой!

Иноземным гостя невдомек, люд, знать, неспроста волнуется, и с торжища прочь.

Собрался народ на княжеском подворье. Слыхано ли дело, чтобы Тмутаракань без воинов оставлять. Тут при князе да с этакой дружиной и то дважды на рать выходили…

Толпа шумела многими голосами, обрастала и, влившись потоком в открытые ворота, остановилась у крыльца, сдерживаемая гриднями. Чей-то голос выкрикнул:

— Пусть князь народу покажется!

— Мстислава-а-а! — подхватили другие. — Князя!