Борис Тумасов - Кровью омытые. Борис и Глеб

— Я ли таился, когда орда на Русь ходила? — обиделся Борис.

— О том ли речь? На тя уповаю, коли на великое княжение сядешь, и не мысли, что княжить легко, князь не только меч обнажает, князь о других думает, о государстве!

— По старшинству в Киеве Святополку место.

— А то как я укажу! — оборвал сына Владимир и замолк надолго.

Борис помнил, как в прошлый набег орда угнала большой полон. Тогда он с дружиной догнал печенегов, отбил невольников и преследовал недругов до самой Дикой степи. Что же, если отец решил выделить ему удел, на то воля великого князя. Да и пора, эвон, его братья давно уже самостоятельно княжат, в Киев дань шлют.

У самого леса изба, топится по-черному, дым через дыру в крыше валит. У мякинника смерд закладывал коня в дровни. Заметив санки великого князя, отвесил поклон. За княжескими санями увязался с лаем пес. Ездовой хлестнул его кнутом, и пес, взвизгнув, отскочил. Княжич поморщился.

— Чем он те мешал? — укорил Борис ездового.

Вспомнилось княжичу слышанное от учителя, пресвитера Варфоломея: и, сотворив мир, Господь создал все живое… Но отчего поднимает руку сильный на слабого? Где ответ тому?

Учитель, пресвитер Варфоломей, был терпелив к своим школярам, редко наказывал. Всего раз и высек Георгия, сына боярина Блуда, когда тот заснул на уроке. Визжал Георгий, ужом извивался, но поделом, розга нерадивому в науку.

С Георгием у Бориса дружба, в жаркие дни бегали на Днепр, в лесу слушали певчих птиц, искали ягоды.

Георгий — озорной, лет пять назад затащил его, Бориса, к бане, где девки мылись, а те укараулили да и высекли их крапивой. Борис с Георгием долго в днепровской воде жар остужали.

Вспомнив о том, княжич улыбнулся. В науку пошло, не глазей запретного.

Неожиданно великий князь промолвил, то ли свое вспомнил, то ли к Борису обращался:

— Мы с Анной единожды в Смоленск плавали… Берега в зелени, по утрам тишина, и только всплеск весел да какая рыба, играя, хвостом ударит, вскинется…

В последние месяцы отец часто вспоминал мать, и невдомек ему, шестнадцатилетнему княжичу, что это старость подобралась к великому князю. Спросил:

— Отец, мать никогда не просилась в Царьград, не хотела побывать там, где ее родина?

Владимир долго не отвечал, наконец сказал:

— Она грустила, и я старался отвлечь ее. Для нее я устраивал пиры, брал на охоту… Но однажды, когда она сильно затосковала, меня одолела жалость, и я обещал, что снаряжу корабли и она поплывет на родину в Константинополь на целый год. Но я опоздал, она не дождалась того дня… — Помолчал, будто собираясь с мыслями, снова. сказал: — С Анной явилось на Русь христианство и грамотность. Отныне кто упрекнет нас в варварстве? Мы построили палаты из камня и Десятинную церковь, настанет день, когда по красоте Киев сравнится с Царьградом, но для того великим должен сидеть не варвар…

— Как то понять, отец? — поднял брови Борис. — Разве князь русов, принявший христианство, варвар?

— Варварство, сыне, не верой определяется — действиями. — И добавил: — Не застучат в Киеве молотки строителей, не поднимутся золотые главы церквей, егда у великого князя киевского не достанет сил набросить узду на степняков, и они будут угонять русичей в неволю и торговать ими на рынках Кафы. Ох-хо, не доведи Бог видеть, как продают людей.

Борис с отцом согласен, вражда между удельными князьями печенегам на руку. Но когда наступит тот мир и согласие? Княжич понимает, сегодня братья опасаются великого князя, а что будет завтра?

Чем ближе к Киеву, тем деревни чаще, многолюдней. Это земли великого князя и смерды, живущие на них, платят ему дань в полюдье. По санному пути князь и его бояре объедут деревни, соберут дань и свезут в клети. Зерно и крупы, мясо и мед на питание князя и его дружины, а пушнину и холсты, воск и кожи по весне продадут гостям торговым, и повезут они те богатства к грекам и в земли германские…

Борис прошептал:

— Скажи мне, Господи, кончину мою и число дней моих, какое оно, дабы я знал, какой век мой.

Это из псалома, читанного ему, княжичу, учителем и духовником Варфоломеем. Отчего же он прочно засел в его памяти?

Поглощенный своими мыслями, великий князь не услышал слов сына, а Борис подумал, одному Богу ведом конец земного бытия человека. И сам для себя княжич решил: Господи, во всем я зрю мудрость Твою и Тебе поклоняюсь…

Всматриваясь в даль, Владимир близоруко щурился. Там вдали, за поворотом Днепра, лес отступит, и откроется Киев на холмах во всем величии. Мать городов русских, его, великого князя Владимира, стараниями отстроился, разросся, стенами прочными огородился, башнями стрельчатыми устрашает. Зорко стерегут город дружинники князя. Льнут к Киеву Подол и пригороды ремесленные. Звонят колокола Десятинной церкви, золотом отливают обитые медными пластинами киевские ворота. А на Подоле у пристани торжище по субботним и воскресным дням, шумное многоголосье, куда съезжается люд не только из ближних и дальних мест, но и гости иноземные, чьи корабли бросают якоря в днепровские воды.

Киев! Случались годы, когда набегали печенеги силой немалой, жгли посад и Подол, их отбивали, преследовали, пока тех не укрывала Дикая степь. Слободы сызнова отстраивались, ремесленный люд ставил на торгу мастерские и лавки, и жизнь продолжалась.

Здесь, на торжище, стояли и его, Владимира, полки, когда он явился из Новгорода отнять великое княжение у брата Ярополка. То время Владимир рад был забыть, да не в его силах.

Оправдание себе Владимир ищет в последующих деяниях. Это при нем Киевская Русь крыльями своими коснулась горбов угорских и земель пруссов, великой державой именуют ее чужеземцы, богатством и могуществом славна…

Подумал о том великий князь, и вроде легче на душе стало. Но тут же другой голос нашептывает: а что с Русью Киевской станется после тебя, Владимир Святославович? И сердце сжалось недобро.

— Господи, — едва слышно обращается великий князь к Богу, — вразуми сыновей моих! Ужли допустишь, чтоб разорили они содеянное мной? Услышьте, дети, голос мой, смирите гордыню свою…

— Киев! — воскликнул Борис, едва за поворотом леса открылся на холмах стольный город. Ездовые хлестнули кнутами, и кони ускорили бег.

Санки проскочили под воротней аркой, не сбавляя хода, подкатили к высокому крыльцу. Ездовые осадили коней, и великий князь выбрался из саней, размял затекшие ноги. Окинув взглядом двор и постройки, Владимир поднялся в хоромы. Следом вошел и княжич. Скинув шубу и шапку, Борис отправился на поиски брата. Время далеко за полдень, и молодой князь отыскал Глеба в малой горенке, где пресвитер Варфоломей прежде вел с княжичем занятия.

Осторожно открыв дверь, Борис прислушался. Глеб сидел за длинным столом, обхватив голову ладонями, а Варфоломей рассказывал ему.