Борис Тумасов - Кровью омытые. Борис и Глеб

Стряпуха разлила по серебряным мискам щи из кислой капусты, и, пока князь с сыновьями неспешно ели, редко переговариваясь, отрок поставил на серебряном подносе поросенка, жаренного до румяной корочки, внес горшок с кашей гречневой, томленной в масле. Поросенок и каша духмяно пахли на всю трапезную. А когда покончили с обедом и запили киселем из сушеных ягод, Владимир сказал сыновьям:

— После Рождества на лов подамся.

На Рождество привиделся Борису сон, будто Глеб умирает, а он Бога молит не забирать его. Даже во сне чует Борис, как ему жалко брата и слезы стекают по щекам.

Борис пробудился в страхе, сел, свесив ноги с широкой лавки. Подумал о сне, к чему он?

Поднял очи к высокому оконцу из италийского стекла. Лунный свет проникал в опочивальню, и на бревенчатой стене вырисовывалась причудливая тень, напоминавшая диковинное чудище.

Обув катанки и накинув на плечи подбитый мехом плащ, Борис вышел в гридницу. У стены на войлоке спали гридни из младшей дружины. Через просторные сени Борис выбрался на крыльцо, и дыхание перехватил мороз.

Ночь лунная, звездная — и тишина. Даже псы молчат, и только слышно, как перекликаются на стенах караульные. Со стрехи крыши сорвалась сосулька, разбилась со звоном.

Искрами блестел снег, и Борис подумал, что стоит ему пройтись по тропинке, как скрип под ногами пробудит весь Киев. Княжичу стало холодно, и он возвратился в опочивальню. Спать не хотелось, и мысль вернула к увиденному сну. Слишком необыкновенным он был. Борис решил, что он никому не расскажет о нем, разве что духовнику Варфоломею, может, он истолкует.

Княжич повернулся к столику-налою, на котором стояла маленькая икона, на ней лик Спасителя на пальмовой доске, написанный безымянным мастером. Иконка — память матери Анны. Она привезла ее из Константинополя, и, со слов Варфоломея, иконой этой Анну благословил сам патриарх.

Борис не забыл, Анна дала ему эту иконку, когда смерть начала наведываться к ней.

В опочивальне, куда Анна позвала Бориса, она взяла иконку с налоя и, протянув Борису, сказала:

— Пусть она оберегает тебя…

Княжич думал о том, что в нем течет кровь русича и гречанки, рожденной в царском дворце. Мать пела на родном ей языке. О чем? Прежде у него не было делания познать язык, на котором говорят там, в Византии, но теперь Борис решил выучить греческий еще и потому, что на нем писаны церковные и иные книги, из каких стало известно о Великой Скифи и о иных государствах.

Прилег княжич на лавку, поглядел на оконце. Луну туча накрыла, и тень на стене исчезла. В гриднице отроки зашумели, заговорили, в караул собирались.

Утро близилось, скоро к заутрене зазвонят. Бориса в сон потянуло. Пересилив себя, поднялся, принялся одеваться.

С годами память возвращает человека в прошлое. Великому князю она временами напоминает о молодости. Вот он с малой дружиной бежит от Ярополка из Новгорода к скандинавам. С варягами ходит в набеги в землю франков, высаживается к англам. Его дракар режет воды моря Варяжского, наводит страх на норманнов. Товарищи звали его конунгом. Холодная земля скандинавов дала язычнику Владимиру приют и одарила первой любовью. Потом были и другие женщины, но крепкотелая скандинавка споро управлялась с парусами и так же уверенно держала в руке меч.

Когда Владимир решил возвращаться в Новгород, варяги уговаривали его:

— Оставайся, с нами, конунг. В фиордах моря Варяжского стоит твой дракар, а на высокой скале мы поставим тебе дом.

Но Владимир отказался, у него иной план. Он поведет полки на Киев против Ярополка и сядет на великое княжение…

Подошел Владимир к печи, приложил ладони к камням. Огня мало, и камни едва теплые. Владимир кликнул отрока:

— Принеси взвара да подбрось дров, звон, огонь едва дышит.

Отрок метнулся на поварню, принес ковшик с горячим взваром. Владимир пил малыми глотками, прихлебывая, а отрок тем часом внес поленья, бросил в печь. Пламя разгорелось, и по горнице потянуло жаром.

Едва отрок удалился, как в горницу вошел воевода Блуд. Боярин роста невеликого, глазки маленькие, ровно у кабана лютого. Прежде Блуд Ярополку служил, а в трудный час предал, к Владимиру переметнулся.

Поклонился боярин князю, Владимир кивнул ответно:

— На той неделе в полюдье отправляюсь, — сказал Блуд. — Ноне тиун сани ладит.

— Авдей исправно службу несет. Ты, Блуд, за смердами недоимок не оставляй. Особливо проследи, какую бабы толстину изготовили. Сам ведаешь, что ни однодревка — так двести локтей на парус. А флот наш за две тысячи перевалил. А еще ужицу, канаты добрые привези.

— Аль не знаю. Где добром, где силой, а княжье заберу.

С уходом Блуда Владимир прошелся по горнице. Пушистый ковер, привезенный из Византии, скрадывал шаги. Лицо у великого князя озабоченное, одиночество гложет его, и нет тому лечения. Подчас словом не с кем перекинуться. Дети? Взрослые по уделам сидят, младшие тоже скоро разъедутся. Киевляне зовут великого князя Красным «Солнышком», а ведомо ли им, как одинок он? В прежние лета пиры частые давал, ныне нет желания. Даже гусляры не радуют.

Позвал тиуна:

— Завтра на лося отправлюсь. Только и возьму с собой ловчего Пантюшку. Вели ему, Авдей, изготовиться.

Выбрались налегке. На санях-розвальнях спина к спине сидели великий князь с ловчим. В задке саней луки, колчаны со стрелами тяжелыми, ковки особой, на крупного зверя.

Дорогу взяли на ближнее сельцо Берестово, издавна любимое Владимиром. Последние годы в нем доживала мать Малуша. Но когда Владимир сел на великое княжение, мать уже умерла.

Вдали на пригорочке стояли хоромы, часовенка, постройки хозяйственные. И все тыном высоким, крепким обнесено. А вокруг избы смердов и холопов.

В Берестове Владимир заночевал. Берестовский тиун велел печь истопить, постель князю чистую постелить.

Ночь Владимир провел бессонную, сколько ни смеживал веки, сон не брал. Все ворочался, припомнил, как с Анной в Берестово наезжал и подолгу живал здесь. Анне в Берестове летом нравилось и, когда Владимир добывал вепря и отроки жарили на угольях мясо, сидела у костра, слушала рассказы великого князя…

Здесь, в Берестове, в этих хоромах живет и дочь его Предслава. Сказать, что Владимир любит ее, пожалуй, нет. Равнодушен он к ней. Не пожелала перебраться в Киев, не настаивал. Сюда, в Берестово, для обучения Пред-славы грамоте присылал учителя Варфоломея…

В этот приезд, как и всегда, позвал Владимир к себе дочь, поговорил с ней о том о сем, а отпуская, подумал, что выросла она, эвон какая статная и пригожая, пора и замуж. Хорошо бы за какого-нибудь иноземного короля. Вон Ярослав породнился с королем свевов, Святополк с ляшским королем…