Борис Тумасов - Кровью омытые. Борис и Глеб

Боярин Парамон нарушил ход мыслей Ярослава:

— Ты, князь, о Ростов речь вел, а все ли те ведомо? Гости торговые сказывали, болен Владимир, и всякое может случиться, а на киевский стол Святополк мостится.

На лице князя заиграли желваки.

— У Святополка кровь не Владимира Святославовича, аль то не ведомо? Тому свидетели есть! Он сын Ярополка, и по старшинству крови Владимира киевский стол мне наследовать, и мне в том подмога от новгородцев и варягов…

Не один день пути от Ладоги до Новгорода, не одна мысль перебродит в голове князя. Есть время и о деле подумать, и о пустом. В дороге в княжьи сани пересел воевода Добрыня, но ехали больше молча. У старого Добрыни слово золото, говорит редко, но с умом.

Легко бегут кони, косит налитым кровью оком коренник, горячие пристяжные гнут дугой шею, высекают копытами лед.

— Я, Добрыня, ноне о Киеве с боярином Парамоном речь вел.

Добрыня усмехнулся:

— Мне сейчас не до Киева. Мне бы какое-никакое сельцо — да на палати. — И, чуть повременив, продолжил: — О чем с Парамоном разговор был, он мне поведал. Одного не пойму, отчего ты, Ярослав, ершился. Мне ли не знавать, у тебя и у Святополка очи на Киев повернуты — оба вы великого княжения алчете.

Ярослав промолчал.

— Отчего лик воротишь, в очи не глядишь, князь? Аль не правду сказываю? Я много прожил и многое повидал. Еще отца твоего из Новгорода на Киев вел и с тобой Владимиром Святославовичем послан не только воеводой, но и наставником. Вы со Святополком руки к Киеву тянете, того знать не желаете, что князь Владимир мыслит Киев Борису завещать. Борису сидеть великим князем. Чуешь, о чем речь моя?

И снова ничего не сказал Ярослав. А Добрыня продолжал:

— А вам со Святополком, прежде чем столом киевским овладеть, придется Бориса с пути убрать. Как вы то исполните, не знаю. Добром ли, миром, Бог знает. — Вздохнул. — Чать, не запамятовал библейское: и убил Каин Авеля. Брат на брата нож поднял! Кому из вас, те ли, Святополку Каином быть? А еще вы забыли Мстислава Тмутараканского!

— Сурово судишь меня, Добрыня. — Ярослав едва гнев сдерживал. — Не будь ты дядькой мне, расстался бы с тобой. Ты словами своими ранишь меня.

Добрыня прервал его:

— Прогнать меня ты можешь, но правду сказывать не воспретишь. А что у Бориса сердце доброе, то я давно понял, и как вы со Святополком от него избавитесь, жизнь покажет…

Оставшуюся дорогу ехали молча. Воевода глаза закрыл, и не поймешь, спит ли, свое думает, а Ярослав в сторону смотрел, сопел обиженно.

Никогда прежде не говорил с ним Добрныня так резко…

В Новгород въехали в самый снегопад. Снег валил крупными хлопьями. Он покрыл мостовые, крыши домов, шатровые звонницы и маковки церквей, укутал разлапистые ели, рваными клочьями зависал на голых деревьях.

Вылез Ярослав из саней и, не сказав Добрыне ни слова, направился в княжьи хоромы.

Во сне Ярослав с Добрыней спор продолжал, воеводу винил, Борисом попрекал, говорил, ты-де, воевода, мне служишь, а душой с князем ростовским. И никто у Бориса Ростов не отбирает, лучше ему сидеть в Ростове, чем рваться в великие князья. Стоит ли Борису судьбу испытывать?

Неожиданно Ярослав увидел в своей руке нож с окровавленным лезвием. И услышал голос Добрыни: «Это кровь брата твоего!»

В страхе пробудился князь, чело в поту холодном. Отёр Ярослав лоб, об Ингигерде подумал, как-то приживаться будет на Руси?

Дождавшись рассвета, Ярослав поднялся. Отрок внес таз с водой, князь умылся, оделся и переходами направился к воеводе. Тот давно не спал, видно, дожидался Ярослава.

— Ты на меня обиды не держи, князь, я ведь тебе добра хочу, чтоб в будущем совесть тя не мучила.

— Потому и явился, мудрости твоей должное отдать. И еще сказать те, ждала меня в Новгороде грамота брата Бориса, поучать меня вздумал. Слух до него, дескать, дошел, что Новгород на великого князя злоумышляет.

Добрыня на Ярослава поглядел хмуро.

— С тобой мы, княже, разобрались, и где я лишку наговорил, отринь. А предстоящая схватка Новгорода с Киевом меня тревожит. Не уклониться новгородцам от гнева великого князя.

— Я о том думал. Даже мысль в голове появлялась, не лучше ли полюбовно с великим князем договориться? Да только новгородцы упрямы, на своем стоять будут…

— Мне ли не знавать норова Великого Новгорода, — усмехнулся Добрыня. — Чать, отсюда Владимир начал путь на великое княжение…

Ладно скроен воевода Попович: ростом выдался, в плечах широк, а в поясе узок. Ликом он светел, а глаза ясные. Удалой богатырь — воевода переяславский. На подъем легок, в движениях быстр. Пять лет минуло с той поры, как послал Поповича на воеводство великий князь.

— Ты, — сказал Владимир Святославович, — воевода, каких мало, и кому, как не тебе, набеги печенегов перенимать, а по возможности улусы их в степи сыскивать…

Переяславль в трех верстах от излучины Днепра. Берега поросли кустарниками, леса все больше сосновые, и в весеннюю пору заливисто поют здесь соловьи. Но воеводе не до их трелей. День и ночь бдительная сторожа следит, не запылит ли орда, не проскочат ли печенеги силой несметной.

Два года назад промчалась орда правым берегом, смяла на пути заставы и острожки, и ничем не мог воевода Попович помочь полянам, а когда выставил на бродах заслон, печенеги, не переправляясь, ушли в низовья Днепра…

Переяславцы город укрепили, стены новые возвели, выше и надежнее прежних. На засеках избы для ратников поставили, дерном покрыли от стрел каленых. Острожков добавили, охочими людьми усилили из вятичей, радимичей, древлян, дреговичей, суличей.

— Хотите, — говорил Попович, — чтоб печенеги землю нашу не грабили, границу сторожите…

Зимой, когда мороз заковал Днепр, воевода отправился в Киев. Кони несли сани легко, звонко цокали копыта по льду, лошади редко переходили на шаг, бежали рысью. Выехали в полночь, а к вечеру следующего дня уже были в Киеве. За всю дорогу раз только и сделали остановку, коней зерном покормили да сами мяса вяленого пожевали.

В Киеве воевода лишь прошлым летом побывал, все недосуг. На Гору лошади тянули сани шагом. У крыльца княжеского дворца остановились, и Попович легко поднялся по ступеням. В сенях скинул на руки отроку шубу и шапку, вступил в гридницу, а навстречу ему уже шел князь Владимир, обнял воеводу, по плечу похлопал:

— А я было намерился гонца за тобой слать.

И на все палаты раздался зычный голос великого князя:

— Накрывай столы, воевода Александр Попович приехал!

В первый вечер воевода обратил внимание, в чем-то изменился Владимир. Сравнил с прошлогодним приездом, перемену малую уловил. Ныне будто чуть-чуть жизни в него вдохнуло. Повеселел, хотя и не совсем как в прежние лета при Анне. Тогда во дворце все гудело и гремело, особенно ежели сходились бояре и воеводы. А уж когда пир устраивали, не только Киев, но и все окрест знали, Владимир Святославович праздник устроил.