Борис Тумасов - Кровью омытые. Борис и Глеб

Князь задумывался, кто были те люди? Они жили, радовались, как все, страдали, как все, созерцали мир и сумели передать в писаниях о летах и делах земных своего времени.

Борис часто задавал себе вопрос, а напишут ли о его годах, о великом княжении Владимира Святославовича? И не знал тому ответа…

Зимой Борис несколько раз видел издалека Ольгицу, а на Крещение отроки катались на санях, и была с ними дочь тиуна. Иногда Борис даже подумывал, не его ли она судьба?..

А потом настал Великий пост и Светлое Воскресение, Пасха. Отстояв всенощную с воеводой и тиуном, зашли к Матвею Ивановичу разговеться.

— Мы по сырной пасхе съедим, а уж потом вместе с боярами и дружиной за трапезным столом Матрениным угостимся славно.

Ни Борис, ни Свенельд не посмели отказать, тем паче в такой день. Ярослав, Борис слышал, будучи князем ростовским, утро встречал у тиуна Матвея Ивановича…

Ольгица встретила гостей на пороге дома. Нарядная, в расшитой цветной нитью епанче — длинном платье, из-под которого едва проглядывали носки красных сапожек, волосы прикрывала шапочка с кокошником. Не смущаясь, приняла княжеский поцелуй. И была дочь тиуна в то утро на загляденье.

Впервые Борис в доме Матвея Ивановича. Все здесь было чисто, половицы ковриками домоткаными устланы, на полках посуда разная, а на столе еда всякая. И в таком обилии, будто Ольгица не одного князя ждала.

— Ай да невеста! — воскликнул Свенельд, целуя Ольгицу.

Пока Борис пасху сырную ел, она стояла за его спиной, угощала. Как знать, долго бы просидел князь за этим столом, не напомни ему воевода:

— Пора, княже, бояре и дружина заждались. А ты, Ольгица, со стола не прибирай, мы к те заявимся.

Встал Борис, сказал в шутку:

— А это, воевода, как хозяйка на нас поглядит.

Поклонилась Ольгица, пропела:

— Осчастливь, князь, и ты, воевода.

— Слышь, Матвей Иванович, что дочь твоя сказывает. — Свенельд повернулся к старику: — Готовь вина заморского…

Деревянный город тесно прижался к ледовому полю озера. Застыло Неро до весенней оттепели. В зимнюю стужу ветер подгоняет к его обрывистому берегу снег, наметает сугробы. Ветер свистит по-разбойному, вольготно гуляет на сторожевых башнях, проносит порошу по городским стенам.

В такую пору караульные надевали овчинные тулупы до пят, нахлобучивали волчьи шапки-ушанки, ноги обували в высокие валяные катанки, а руки прятали в меховые рукавицы. Караульные топтались, пританцовывали, е высоты стен с завистью поглядывали, как воротние мужики отогревались у костра.

Лютые морозы навалились на землю Ростовскую, и это в феврале, какой на Руси бокогреем кличут.

Посмеивался народ:

— Вот те и бокогрей, береги носы и уши.

Тиун княжий велел топить печи в хоромах жарче, дров не жалеть.

— Долго такие морозы не продержатся, — говорил Матвей Иванович, — выдыхается зима. Лютуй не лютуй, а конец ей, на то и Сретенье, чтоб весна зиму поборола…

И впрямь, неделя минула, стих ветер, и потеплело. Поднялись воевода Свенельд и князь на угловую башню, что на запад смотрит и на озеро Неро, а за ним даль лесная темнела. Неподалеку от берега мужики пешнями лед прорубили, сети в полыньи завели. Борису видно, как темнеет вода и суетятся рыболовы. Вот они принялась вытаскивать невод, и вскоре на льду засеребрилась рыба. С берега подъехали сани с кошницами, мужики забросали в них рыбу и сети, направились в город.

Когда Свенельд с князем спустились с башни, воевода сказал:

— Я, Борис, зазвал не рыбной ловлей любоваться, то дело праздное. Ты — князь, и город крепить — твоя забота. Все ждал, сам ли доглядишь либо показать? Ан не увидел. А надо бы. Гляди, вишь, венцы на этой башне в негодность приходят, менять надобно. Кто пороком ударит, и рассыплется башня. Распорядись по теплу нарядить артель плотницкую.

Борис молча кивнул, а Свенельд продолжил:

— Ты, Борис Владимирович, не гость ростовский, а князь, и город тебе в княжение даден, о том постоянно помнить должно.

Борис на Свенельда не в обиде. На то великий князь и дал ему воеводу в наставники, чтоб поучал.

Князь с воеводой прошли мимо караульных у ворот. От ближних кузниц тянуло окалиной, стучали молоты. Борис сказал:

— Время обеденное, однако стучат.

— Зимой день короткий, засветло поспешают.

В хоромах тиун встретился.

— Никак, весной пахнет, Матвей Иванович? — заметил Борис.

— Пора!

— С теплом не грех бы и Глебу к нам наведаться.

— Глеб Владимирович, поди, и сам дни считает.

— А что, Матвей, — молчавший до того Свенельд спросил у тиуна, — как невеста?

— Бог милует, на хозяйку не жалуюсь.

— Те, Матвей Иванович, на судьбу грех пенять, — заметил Борис.

— И я тако же мыслю.

Князь хотел сказать тиуну, что Ольгица нравится ему, да не решился, ну-тко истолкует с обидой. Но тут Свенельд заметил:

— Ты, княже, невесту не упусти, проси у великого князя совета, да и свадьбу справим на всю землю Русскую. Как, Матвей?

Тиун плечами пожал:

— Воля молодых.

— Вот и так сказываю, не опоздать бы. А то гляди, князь Борис, невеста как та птаха, будто изловил ее, а она из рук выпорхнула. — Свенельд бороду погладил. — На мне поучись, Борис, вишь, поныне бобылем живу. А все оттого, что долго приглядывался, выбирал, очи на всех девок косил, а своей, перед носом, не углядел.

Тиун разговор перевел:

— В трапезную пора, Матрена ворчать будет.

Свенельд ладони потер, воздух нюхнул:

— Истино, старик, носом чую, щами запахло.

— Только ли? — засомневался тиун. — Ноне выделил Матрене бок поросячий да грибков сушеных, обещала жарить.

— А мы и проверим. — Свенельд первым двинулся в трапезную.

Тихий городок Муром — дремотный, никто на его покой не замахивается, и живут здесь обособленно, каждый своим домом, в гости не хаживают и о здоровье не справляются. Ремесленным людом муромчане не славились, разве что скорнячной слободой, где проживали усмошвецы, мявшие кожи в таком множестве, что их хватало не только на весь Ростово-Суздальский край, но и закупать их являлись торговые гости из разных земель. Гордились муромчане своей пушниной, мех оставался прочным не един год.

А еще похвалялся люд муромский хлебами. Родил он обильный на лесных полянах вокруг города, и за зерном приезжали в Муром поморяне из Белоозера. На муромском торгу самое дешевое масло, в каждом дворе муромском по целому стаду держали. На зорьке, когда пастухи собирали коров, созывая их игрой на дудочках, щелкали бичами, рев и мычание оглашали город. И уже первые коровы паслись в пойме Оки, последние только-только покидали город.

Муромский посадник, боярин Горясер, с первых дней приезда Глеба в Муром жаловался:

— Богаты муромчане, да дань силой берёшь. Особливо с народа муромы. Тех, пока на правеже не продержишь, толку нет…