Борис Тумасов - Кровью омытые. Борис и Глеб

Скоро настанет день, когда воины насладятся кровью врагов, зарево пожаров станет освещать их дорогу и они будут вдыхать дым, который надолго ляжет на урусскую землю. Дико будут кричать невольники, а копыта печенежских коней топтать поверженных урусов…

У Боняка давняя мечта, сколько раз орда подступала к Кию-городу, неделями стояла под его стенами, разоряла и жгла посад и Подол, била тараном в медные ворота, но ни разу белый конь Боняка не нес своего хана по улицам города. Боняк никогда не поднимался по каменным ступеням в огромную каменную юрту конязя Володимира…

Да разве только Боняк? Ни отец, ни до него ни один хан не мог похвалиться, что его конь топтал улицы Кия-города.

Но теперь, когда Боняк поведет орду на урусов, он обязательно исполнит завет своего отца. Боняк въедет на Гору и, не покидая седла, велит пригнать к нему конязя Володимира с боярами, и прежде чем их погонят в неволю, а боярских жен и дочерей разберут по своим вежам темники и тысячники, он, великий хан, полюбуется их унижением…

Потом хану приведут дочь конязя со сладким именем Предслава, и он, Боняк, посмотрит, стоит ли брать ее себе в жены или подарить какому-нибудь военачальнику или советнику-мурзе, самому старому и почетному…

Давно покинул ханскую юрту гонец Булана, а Боняк все еще плавал в мечтах. Перед ним стыла еда, в юрте стоял запах вареной конины, тихо играли музыканты, и в легком танце кружилась юная хазарка, захваченная в последнем набеге на хазарские поселения на большой реке Вольге…

Очнулся Боняк, принялся за еду. Он рвал мясо, глотал его кусками. В прежние годы, когда у него были зубы молодого волка, Боняк любил жареное на угольях мясо, но теперь, когда его зубы истерлись и выпали, хан ест разваренное мясо, запивая кумысом.

И еще хан любит хмельной мед, какой привозили печенеги из Урусии.

Но то было давно. С той поры, когда конязь Володимир встал над всеми урусскими конями, он сам повадился ходить в степь. Сейчас Володимир постарел, постарели его воеводы, хан Боняк проучит урусов.

Хазарка танцевала, а Боняк, сытно отрыгнув, умостился на кожаных подушках, уставился на танцовщицу. Она была совсем девочка и никак не походила на молодую кобылицу, какая бы вызвала вожделение хана.

Легкие движения хазарки, почти обнаженное тело с выпиравшими ребрышками и тонкими, но длинными и гибкими руками чем-то привлекали Боняка. Он все пристальнее и пристальнее разглядывал танцовщицу, замечая в ней то, чего не замечал прежде: и то, как она легко несет свое тело, как извивается ее стан, а глаза, в которых запряталась печаль и тоска, притянули хана.

Боняк поцокал языком, что означало музыкантам смолкнуть, а хазарке прекратить танец. В юрте установилась тишина. Хан поманил раба, стоявшего у входа в юрту.

Раб склонился в поклоне.

— Пусть они удалятся, — Боняк указал на музыкантов, — а хазарку уведи в ее юрту, пусть готовится, я приду к ней.

Великий князь сказал сыну:

— Пора проучить Булана, и это сделаешь ты, Борис. С тремя сотнями гридней отправишься в степь, отобьешь охоту у печенегов к засадам, дашь знать Булану, что ежели не уймется, я пошлю на него полки, сожгу его вежи и заставлю бежать его орду. Но я не стану с ним воевать, если он привел свои улусы как кочевник в поисках выпаса… Ты пойдешь, Борис, без воевод, с тобой будут три сотника, с ними держи совет, но делай все по своему усмотрению. Я в твои два десятка лет уже добыл себе великий стол…

Вел Борис гридней землями полян, и смерды, глядя, как проезжают одетые в броню гридни, как покачивается лес копий, довольные, говорили, что дружина идет отстаивать смердов от печенегов.

В Каневе, перед тем как выехать в степь, Борис дал отдых коням, а для гридней приказал истопить бани, какие прилепились к днепровскому берегу.

Князь с гриднями смыли дорожную пыль, вдосталь нахлестались березовыми вениками, принялись за трапезу. Поев каши с толченым салом, улеглись тут же на траве.

Летом ночи короткие, теплые, а днем земля дышала зноем.

Когда Борис пробудился, сотники давно уже были на ногах. Парамон с Симоном седлали лошадей, а Зиновий ждал, когда князь откроет глаза.

Борису сделалось неловко, что проспал, наспех вскочил, окатившись водой из бадейки, повел дружину в степь. Отдохнувшие кони шли резво. Позванивали удила, бряцало оружие. Вслед за князем хорунжий вез червленую хоругвь.

Сколько видел Борис, впереди горбилась буграми запорожская степь. В эту пору года она была покрыта густой зеленью, но позже заволнуются здесь седые ковыли.

Князь увидел, как далеко промчался табунок диких тарпанов; высоко в небе распластался орел, парил кругами, видно, его зоркие глаза разглядывали всадников…

В степи заиграл ветерок, сбил жару. Наперед ускакали ертоулы, возвращались временами с донесениями, печенегов не обнаруживали. Не было их и на порогах.

Степь раскинулась от Южного Буга до днепровской излучины. А от левого берега Днепра и до самого Дона тоже степи и тоже с курганами, протянувшимися грядой с востока на запад. Борису известно, от Дона и до Волги прежде жили хазары. Их каганат держал в данниках многие народы, в том числе и славян. Дед Бориса, князь Святослав, ходил на хазар походом, и теперь каганат не страшен Киевской Руси.

Печенеги дали о себе знать на третий день блуждания в степи. Они ожидали дружину за небольшим редким лесочком. И сказали сотники:

— Хоть печенегов и больше, но не станем бегством искать спасения. Пусть нас мечи рассудят!

Едва печенеги увидели дружину, как, гикая и визжа, бросились на нее. Борис не успел и сообразить, как Зиновий уже голос подал:

— Ты, Симон, охватывай печенегов с правого крыла, а ты, Парамон, с левого. Мы с князем чело держать станем. Устоим — наша победа, побежим — посекут. С Богом!

— С Богом! — подхватили гридни, выбросив наперед пики, помчались на печенегов.

Борис успел заметить, как сотники Парамон и Симон берут печенегов в клещи, а те на чело принялись давить. Борис с Зиновием всю силу первого удара на свою сотню приняли. Затрещали копья, гридни за мечи взялись. Навалились печенеги, вот-вот рассекут чело, но Зиновий шум сражения перекричал:

— Грудью недруга встречай! Княжича береги!

Окружили гридни Бориса, прикрывают от печенегов.

Но вот начал стихать напор на чело, и Борис понял, Симон и Парамон зажали клещи…

Долго рубились дружинники с печенегами, притомились воины, устали кони… Первыми не выдержали печенеги, повернулись, начали уходить в степь. Их преследовали, а когда печенеги почувствовали, что их настигают, рассыпались по степи.

Кому как не воеводе князя тмутараканского Яну Усмошвецу судить об опасности, которая постигнет Киевскую Русь с разладом между сыновьями Владимира Святославовича: усобица, а с ней и печенежское разорение, и, как следствие, гибель всего, что годами создавал великий князь киевский.