Борис Тумасов - Кровью омытые. Борис и Глеб

Спешит пресвитер, настороженно смотрит по сторонам. Земля Туровская лесная, болотистая, чуть оступился с тропы, и засосет трясина. Илларион нередко вел коня в поводу, присматривался. Когда в Туров с проводником ехал, постарался дорогу запомнить. Вон за тем поворотом будет сваленное буреломом дерево, а за ним поляна и село. Пресвитер решил в нем передохнуть, да и коню пора дать роздых.

В тот день у Иллариона с хозяином избы разговор вышел откровенный. На вопрос пресвитера, крещен ли в селе люд, мужик ответил:

— А мы, поп, по старинке молимся, как наши деды.

И хитро прищурился.

Проводник пояснил Иллариону, что в Туровской земле еще много народа некрещеного и поклоняются языческим богам. Неохотно принимают смерды крещение…

Понукая коня, пресвитер пригнулся, проезжая под низко нависшей веткой. Учуяв человека, загалдела сорока. Где-то поблизости затрещал под ногами крупного зверя валежник, верно, лось прошел, а может, вепрь поднялся.

Миновав залитый водой луг, пресвитер выехал к селу. Навстречу с лаем выскочил пес. Хозяин отогнал. Узнав Иллариона, принял коня.

— Заходи, поп, в избу, умаялся в дороге, а я покуда коня поставлю.

Спал пресвитер на сеновале. Долго не мог заснуть. То. ли оттого, что душисто пахло свежее сено, то ли не давали покоя мысли. Илларион думал о неустойчивости Туровского князя, о вредном влиянии на него княгини и епископа, о гневе, какой вызовет письмо у великого князя. А еще мысли пресвитера о том, что именно в Турове может быть схватка между католицизмом и православием, и не дай ныне отпор латинянам, как ксендзы проникнут на всю еще не устоявшуюся в православной вере Киевскую Русь.

Илларион даже пугается такой мысли.

К рассвету сон помаленьку начал забирать пресвитера, но тут послышались шаги и голоса. Один принадлежал хозяину, второй незнакомцу. Переговаривались тихо. Приподнял голову Илларион, одно и разобрал.

— Поп туровский, — сказал хозяин.

— Поп нам ни к чему, кабы купец либо боярин.

И рассмеялись.

— Ты того коня, боярина туровского, не продал?

— Нет, на болоте держу.

— Смотри, на киевском торгу не попадись.

Ушли. Посмотрел пресвитер, сквозь щели в крыше небо засерело. Спустился с сеновала, оседлал коня, вывел, стараясь не шумнуть, и, усевшись в седло, отправился в дальнейший путь.

День едва начался, а Борис уже успел встретить рассвет на крутом берегу, после чего по Боричевскому свозу вышел к Днепру. Невидимо катил он свои воды, подчас казалось, будто замер Днепр во всей своей шири.

Тянуло от воды туманом, и далеко слышалось. У причала выбирали якорь на каком-то корабле, звенела цепь. С левого берега требовали перевозчика, раздался плеск весел.

Бывая на левом берегу, Борис любил смотреть, как Днепр лениво накатывался на пологий берег, волна за волной шлепала на песок и, шурша, уползала в свое русло.

С той стороны хорошо просматривались холмы киевские, домишки и избы в зелени. Гора киевская с дворцом и церковь, терема боярские и стены бревенчатые крепостные, стрельницы…

Тревожно княжичу. Вчера видел у великого князя Туровского пресвитера Иллариона. О чем была у него беседа с отцом, Борису невдомек. Душа его чует, тучи сгущаются над Святополком. А вечером был зван к Владимиру сотник Парамон. Неспроста, ох неспроста, потому как стал сотник собираться в дорогу. Сказывали, в Вышгород отправляется…

От всего этого было над чем задуматься княжичу. Приезд в Киев Иллариона и задание, какое получил сотник от великого князя, Борис связывал воедино, и от того делалось ему еще более тревожно.

На левобережье, разогнав туманную дымку, проглянуло солнце. Оно было красное, и утренняя заря кровавила.

По Боричевскому свозу протарахтели колёса груженой телеги, от перевоза, подминая лаптями пыль, шла артель мастеровых, свернула на Подол. Обогнув Десятинную церковь, Борис вступил на митрополичье подворье, поднялся по ступеням. В сенях его встретил молодой чернец, проводил в трапезную. Сквозь высокие оконца проникал тусклый свет. Владыка завтракал. Приходу княжича обрадовался:

— Садись, сыне, спасибо, проведал меня.

Борис перекрестился, сел за стол. Чернец поставил перед ним серебряную миску с тертой репой, приправленной свежепробойной щучьей икрой, густо посыпанной мелкопосеченным зеленым луком, на деревянном подносе куски горячего ржаного хлеба, а посреди стола на серебряном блюде лежал отварной судак. Ели молча. Митрополит беззубо жевал, то и дело отирая губы холщовой тряпицей.

Когда покончили с икрой и судаком, на стол поставили чаши с майским медом в сотах и настоем из яблок и ягод.

Когда насытились и перешли в малую палату, где митрополит работал, уселись в низкие креслица, Иоанн спросил:

— Зрю тревогу в очах твоих, сыне?

— Очи выдают волнения души моей, святый отче.

— Чем обеспокоен ты, сыне, поведай.

— Владыка, те ведомо о гневе великого князя на новгородцев и Ярослава, и вот ныне гроза сгущается над Святополком. Как укротить гнев великого-князя? Ведь Святополк и Ярослав братья мои старшие, дети великого князя. В ярости отец не пощадит их.

Молчал Иоанн, долго сидел, прикрыв глаза. Борис даже подумал, митрополит не слышит его. Но вот владыка заговорил, и малоутешительными были его слова:

— Отец волен в детях своих, сыне, а великий князь в ответе за все государство. Он послал своих сыновей посадниками по городам, дабы они о единстве Руси пеклись, а не мыслили рвать ее на уделы. Станут князья каждый врозь тянуть, и то врагам нашим в радость, а за ними, князьями-усобниками, ляхи и латиняне… Яз, сыне, скажу, отринь тревоги, разуму великого князя вверься. В его решениях не вижу яз противного для государства. Владимир Святославович государь, а государю все подсудны.

Кончался длинный день, Блуд ко сну изготовился, как Настена не ко времени с новостью поднеслась:

— От вечерни шла, туровского пресвитера повстречала.

Воевода бороду вскинул, промолвил угрюмо:

— Явился. Не обозналась ли?

— Аль я слепая? Все такой же красивый и статный, его и старость не берет. Увидел меня, пророкотал: «Здрави будь, боярыня-краса».

Но воевода этого уже не слышал, в голове у него мысль непрошеная, не проведал ли чего Илларион? Не прознал ли, что посылал он, Блуд, в Туров своих людей?

Однако, поразмыслив, Блуд успокоился. Что мог знать туровский поп, а Путше к чему его, воеводу, оговаривать? Но вот Святополка? Ужли наводчиком на князя, туровского явился Илларион? Тогда быть беде, не пощадит Владимир Святополка.

Настена что-то сказала, мысль Блуда нарушила. Переспросил:

— Ты о чем?

— Сына вспомнила. К чему ты, боярин, его, родного, на рубеж послал?