Сергей Мосияш - Святополк Окаянный

Посоветовался с Моисеем и Фролом, как наиболее близкими и неглупыми гриднями.

— Напиши, Глеб Владимирович, грамоту отцу, — подсказал Фрол. — Обскажи как и что. Спроси, что делать? Великий князь может на Муром и рать наслать, примучить муромчан.

— Не хотелось бы примучивать, чай, мои данники. Миром бы хотелось.

— Ну раз не получается миром, раз не хотят они…

— А как ты думаешь, Моисей?

— Думаю, князь, Фрол дело говорит. Надо, чтоб великий князь узнал об этом.

Так решился Глеб писать грамоту отцу. Но вот на чем писать? Чем писать? Чем писать, слава Богу, решилось. Повар-умница чернила и перо спроворил, дай Бог ему здоровья. Но как назло нет ни кусочка пергамента. Вспомнил, где-то же у него тетрадь была с молитвами, которые в училище писал под диктовку Анастаса. Отыскал ее, перелистал. Вспомнил, как писал, старался, жалко вырывать. Позвал опять повара.

— Торчин, ты сможешь стереть написанное, чтоб лист чистым был?

— Смогу, князь. Это пустяк.

— Эх, была не была, — вздохнул Глеб и вырвал лист с молитвой ангелу-хранителю. — Прости меня, Господи. А ты, Торчин, ведаешь грамоту?

— Нет, князь.

— Ну, вот возьми этот лист и сотри написанное.

Торчин ушел под навес, расстелил лист на столе, вынул нож из-за голенища и стал счищать им буквы, гадая, что ж тут написано.

Принес чистый лист Торчин, подал Глебу. Тот глянул, удивился:

— Ты глянь, как чисто. Чем это ты?

— Ножом, князь, соскреб, и все. А что там было написано, Глеб Владимирович?

— Ой, не спрашивай, Торчин. Не спрашивай, — отмахнулся князь и, перекрестившись, опять пробормотал: — Прости меня, Господи. Ступай, Торчин. Спасибо.

Писать Глеб сел под навесом, тут и светло, и удобно за столом-то. Умакнул перо, начал:

«Дорогой отец! Пишу тебе не чернилами, но кровью сердца. Муром не принял меня, весь город волхвами обуян и на крещеных зрят аки на волков бешеных. Что делать? Не знаю. Посоветуй, сделай милость. Пришли на них хоть Волчьего Хвоста с дружиной. А нет, так дай мне какой другой город, не столь зол чтобы и ближе к тебе был. Подробно тебе обо всем расскажет течец, который эту грамоту тебе повезет, он же после путь и ко мне укажет. Обнимаю тебя, батюшка, и плачу и взываю: помоги. Глеб».

Несколько раз перечитал Глеб грамоту, остался доволен. Жалобная получилась, должна отца растрогать. У Глеба у самого, пока читал, слезы горло перехватывали.

Стал сворачивать грамоту в трубочку, придумывая, чем бы завязать. А тут как тут Торчин — вот он, с ниткой крепкой льняной:

— Вот этим лучше, Глеб Владимирович.

«Хороший повар у меня. Догадливый. Услужливый».

— Может, мне отвезти грамоту-то? — с готовностью предложил повар.

— Нет, Торчин, это не в Муром грамота. В Киев к великому князю. Повезет Фрол.

— A-а. Это другое дело. Я могу проводить его, чтобы он на Муромскую дорогу не угодил. А то заплутает, явится туда, а там… Сам знаешь…

— Хорошо, Торчин.

— Я ему напеку лепешок, а то ведь ехать-то далеко.

— Напеки, напеки.

И когда явились с рыбалки отроки и с ними Фрол, Торчин набил уже ему переметную суму лепешками и вяленой рыбой. Сказал весело:

— Во, брат, поди, до самого Киева тебе хватит.

Но князь счел, что и этого может недостать, дорога-то до Киева долгая, ох долгая. Дал Фролу еще сорок ногат:

— Надеюсь, теперь хватит.

— Что ты, Глеб Владимирович, это же две гривны, еще и останется.

— Останется, пропьешь в Киеве. Расскажешь великому князю обо всем. И о том, как нас встретил Муром, как Тимшу убили. Все, все. И расскажешь, где мы, и дорогу к нам покажешь. Так что, едучи, примечай путь обратный. Понял? Торчин проводит тебя до свертка, чтоб ты на Муром не упорол, а там сам держись все время по солнцу. А ночью чтоб Ковш за спиной был, поближе к правой косице. Понял?

— Понял, Глеб Владимирович. Соображу.

— Доберешься до Днепра, там уж легче пойдет.

Выезжать решили рано утром. Торчин наготовил Спирьке все к варке, даже с вечера в котел воду залил и мясо туда кинул.

— Начнешь. Сваришь, а я уж к обеду ворочусь. Да пену-то не забывай скидывать, дурило. Потом намой пшена с чашку и всыпь.

— Ладно.

Встали еще до солнца, отроки спали, и Спирька еще дрых в сарае на сене. Вышли провожать отъезжавших князь с Моисеем. Те сами седлали коней. Торчин помог Фролу привязать переметную суму к луке седла, похлопал по ней ладонью.

— Будешь жевать, вспоминай меня.

— Вспомню, вспомню, — отвечал, усмехаясь, Фрол. — Коли хорошо напек, отчего не вспомнить.

Моисей принес Фролу пояс с мечом, лук и колчан со стрелами. Дорога предстояла долгая, и без оружия ехать было опасно: и звери, и лихие люди. На всякий случай сунул Фрол за голенище нож. В седла взлетели почти одновременно.

— Ну с Богом, — сказал Глеб и перекрестил Фрола. — Не забудь, что я наказывал.

— Не забуду, князь.

— Я к обеду ворочусь, — сказал Торчин. — Спирька сварит мясо, а я уж доварю потом. Его уж, пожалуй, пора будить.

Со двора выехали стремя в стремя, но потом Торчин, как ведающий путь, поехал впереди, за ним Фрол. Долго ехали грунью, пересекая ручейки, болотца, увалы. Уж солнце взошло, припекать начало. Наконец Торчин остановил коня, дождался Фрола, сказал:

— У меня тут в двух шагах пасть [105] Пасть — ловушка на зверя. насторожена. Погоди чуток, я взгляну. Это скоро.

Он привязал повод за куст. И скрылся в кустах. Фрол слез с коня, чтоб ноги поразмять, и вдруг услышал крик Торчина:

— Фрол, Фрол, скорей. Помоги!

«Никак, сам угодил в пасть-то», — подумал Фрол и бросился в кусты, пробежал несколько в ту сторону, остановился у толстой сосны, крикнул встревоженно:

— Где ты, Торчин? Отзовись!

Из-за сосны вышел Торчин и сзади ударил Фрола ножом в шею. Фрол повалился, хрипя. Уже когда он лежал на земле, Торчин вонзил ему нож в сердце. Фрол затих, вытянулся.

Повар залез за пазуху убитому, вытащил грамоту, отер о землю кровь с нее. Спрятал в карман. Затем, расстегнув пояс, снял с Фрола меч, колчан со стрелами, вытащил куны, пересчитал.

— Сорок ногат, целые две гривны. Спасибо, Фрол, выручил, — хмыкнул удовлетворенно.

Тщательно вытер нож о кафтан убитого, сунул за голенище и, видимо вспомнив о ноже Фрола, вытащил у него и сунул себе за голенище:

— Сгодится.

Потом пошел в кусты, срубил мечом убитого несколько пушистых веток тальника, принес, забросал Фрола этой зеленью.

— Ну и довольно. Зверью тоже чего-то есть надо, — пробормотал под нос и пошел к дороге, неся в одной руке меч с поясом убитого, в другой колчан со стрелами.

Глеб услышал разговор во дворе, узнал голос повара, вышел из избы.

— Ну как, Торчин, проводил?

— Проводил, Глеб Владимирович, теперь не заблудится, — отвечал повар, расседлывая коня. — Сейчас уж он далеко-о скачет. Спирька, ты сымал пену?