Сергей Мосияш - Святополк Окаянный

— Сымал. Два раза уж.

— Крупу засыпал?

— Давно уж.

Привязав коня у сарая, Торчин прошел к котлу, взял ложку, попробовал варева, сплюнул. Посолил, помешал, снова попробовал.

— Спирька, — позвал помощника.

— Ну чего?

— Надо черемши добавить.

— Где ее сейчас возьмешь?

— Как где? В лесу, дурак. Пойдем, я тебе расскажу, покажу где.

Торчин не спеша пошел за сарай, за ним поплелся Спирька. Едва зашли туда, как повар тихо заговорил:

— Дуб помнишь, куда тебя посылал?

— Помню.

— Там в березняке конь Фрола привязан. Ступай немедля туда и скачи в Муром к Горясеру, передашь вот эту грамоту. Скажешь, Глеб отцу написал. Понял?

— Понял, а как…

— Молчи. Сюда не ворочайся ни под каким видом, пусть даже будет Горясер посылать. Скажи, мол, Торчин не велел. Там на коне все есть, и еда тебе, и оружие. Возьми еще вот нож. Ступай быстро.

И сразу закричал Торчин громко для ушей князя:

— Ты понял, где брать? — И, ткнув Спирьку под бок, прошипел: — Отвечай же, скотина. Ну!

— Понял, — крикнул Спирька.

— И чтоб одна нога там, другая здесь. Мне суп нечем заправлять. — Это уже повар кричал, появляясь из-за сарая.

Но князя не было видно. «Наверное, ушел в избу», — решил Торчин и стал подбрасывать в печь дрова, приготовленные Спирькой. Потом выловил большой кусок мяса, уложил на деревянную тарель, отрезал кусок, попробовал.

— В самый раз.

Нарезал кусочками, положил на тарель, понес в избу. Глеб лежал.

— Вот, князь, попробуй дичинки.

Глеб взял кусочек, пожевал.

— Ну как? — спросил Торчин.

— По-моему, неплохо.

— Вот Спирька черемшу принесет. Сделаю с ней, язык проглотишь.

Отроки вернулись с рыбалки, кто-то из них принес по охапке зеленки для коней, а Спирьки все не было. Повар злился:

— И куда он запропастился, гад! Тут всего два шага.

— Ладно. Давай без черемши, — сказал Моисей. — Твоего Спирьку за смертью посылать.

Под навесом за столом гридни ели мясо, хлебали жирную сурпу с пшенной крупой. Повар грустно вздыхал:

— Эх, сюда бы черемши.

— Ничего, Торчин, не унывай. Оно и так нежевано летит, — шутили отроки.

После обеда все разбрелись по лагерю, позавалились спать. Только повар не спал, выходил за сарай, посматривал на лес.

— Переживает Торчин, Спирьки-то все нет, — говорил Моисей, укладываясь в избе на широкую лавку, застланную сеном.

— Что с ним могло случиться? — дивился Глеб. — Может, заблудился?

— Что он, маленький? Тут все тропки к реке ведут.

— Ну, а что ж тогда?

— Кто его знает. Может, на зверя налетел, а может, где в мочажину ухнул.

— Тогда надо идти искать, — сказал Глеб.

— Подождем еще, — отвечал, позевывая, Моисей. — Може, он на малину или на чернику натакался и обжирается. К вечеру явится. Узнаем.

Однако Спирька не явился и к вечеру. Торчин ходил сам не свой, ни с кем не разговаривал.

— Повар-то наш совсем извелся, — переговаривались гридни.

— Небось изведешься, помощника, никак, медведь слопал.

Укладываясь на ночь в избе и укрываясь корзном, князь вздыхал:

— Вот так и мой течец где-то налетит на зверя.

— Ну, Фрол-то вооружен, отобьется, — успокаивал Моисей. — Вот Спирька с голыми руками. А за течца не беспокойся, Глеб Владимирович, дотечет до места. Ничего с ним не случится.

— Ох, дай Бог, чтоб дотек. Дай Бог.

Ярослав Владимирович, вокняжившись в Новгороде, с первого же шага приглянулся новгородцам тем, что не притащил из Ростова за собою хвост милостников и любимцев. Обычно являвшийся в Новгород князь привозил с собой и своих людей: тиунов, данщиков, скотников, которые оттесняли местных вятших людей от власти и кормления с княжеского стола. Такое не нравилось новгородцам и часто служило причиной местных усобиц.

Ярослав оставил всех на своих местах, как и было при Вышеславе, даже казначея Вячко не сменил, более того, посетив скотницу, попросил показать наличные куны. Вячко решил, что новый князь сейчас примется проверять, считать куны, расходы и приходы, но Ярослав попросил лишь развязать один кожаный мешок с кунами.

Вячко развязал, тускло блеснула в устье мешка россыпь серебра. Ярослав взял горсть и тут же, подняв над мешком, медленно высыпал назад.

— Сколько здесь?

— Одна тысяча пятьсот пять гривен, — отчеканил Вячко и, помедлив, спросил: — Будем считать?

— Нет, — отвечал Ярослав. — Я тебе доверяю.

— Но, — замялся казначей, — как говорится, куны счет любят.

— Ну а я тебя, — улыбнулся князь и дружелюбно похлопал Вячку по плечу. — Ты уж сам считай, для этого и приставлен.

Однако когда осенью Вячко явился к Ярославу и сказал, что пора отправлять дань Киеву, тот спросил:

— Сколько?

— Две тысячи гривен.

— Сколь, сколь? — нахмурился Ярослав.

— Две тысячи, Ярослав Владимирович. Всегда столько посылали, ни гривной меньше.

— А сколько нам остается?

— Примерно тысяча.

— Вы тут с ума посходили, — вскочил Ярослав со стольца и, прихрамывая, прошелся взад-вперед по светлице.

Вячко, всегда лично отсылавший выход Киеву, который, казалось ему, от сердца отрывал, о чем, увы, не мог даже заикнуться, вдруг встретил в лице нового князя своего союзника. И потому вполне разделил его возмущение такой несправедливостью:

— Я тоже, Ярослав Владимирович, всегда так думал, что это никуда негоже.

— Думал, а молчал.

— Так я человек маленький, — замялся Вячко.

— Выкинь это из головы — «маленький», ты кунами, на которых сидишь, можешь полгорода купить. Понял? Маленький, — проворчал Ярослав, опять усаживаясь на столец. — Неужели этим не возмущался Вышеслав?

— Нет, князь. Вышеслав Владимирович, напротив, всегда напоминал мне: отослан ли выход в Киев?

— Я напоминать не буду. Сегодня же вели вечером собрать ко мне посадника, воевод, тысяцкого и вятших людей от всех концов.

— И старост кончанских?

— Да, да, и старост кончанских.

Разве мог Вячко не оценить такого князя, болевшего всей душой за казну?

Ярослав, привыкший отправлять выход Киеву в основном скорой, чем богаты были залесские земли, никак не мог смириться с этакой прорвой кун, отправляемых Новгородом Киеву. Скора — это скора, в лесах ее — хоть пруд пруди, а куны — серебро, золото, на которые можно и дружину нанять, и многое другое полезное сделать. На куны все можно купить, а вот на скору… Ее еще самое сперва продать надо.

Вечером собрались на княжий двор приглашенные вятшие люди Новгорода, самые уважаемые. Собрались во дворе, гадали меж собой: зачем званы? И когда приехал наконец посадник Константин Добрынич, то велено было идти к князю всем. Двинулись за посадником воеводы, за ними тысяцкий, бояре и старосты кончанские.

Входили к князю, кланялись, рассаживались у стен по лавкам, застеленным коврами заморскими.