Проспер Мериме - Варфоломеевская ночь

Но Круазет не мог угомониться.

— Что-то скажет Волк? — прошептал он мне.

— Да, конечно! — воскликнул я. — Что-то скажет Видам, Кит?

При этом вопросе она выронила платок и так побледнела, что я раскаялся в своих словах.

— Дома ли месье де Безер? — спросила она.

— Да, — отвечал Круазет. — Он вернулся прошлым вечером с маленькою свитою.

Эта новость, видимо, успокоила ее, вместо того, чтобы усилить ее тревогу, как я ожидал. Я полагаю, что она беспокоилась более за Луи де Паван, чем за себя. Да это и понятно, потому что даже у Волка вряд ли хватило бы жестокости чем-нибудь повредить нашей кузине. Ее тонкая, стройная фигура, бледное, овальное лицо с кроткими, карими глазами, ее нежный голос, ее доброта — все это казалось нам тогда идеалом женской прелести. С тех пор, как мы себя помнили, включая и младшего из нас, Круазет, которому минуло семнадцать (он был годом моложе нас с Мари, бывших близнецами), мы были всегда влюблены в нее.

Это было лето 1572 года. Между католиками и гугенотами был только что заключен мир; в ознаменование этого события через день или два должен был праздноваться брак Генриха Наваррского с Маргаритою де Валуа, сестрою короля, что должно было, как надеялось большинство французов, закрепить мирное соглашение. Виконт де Кайлю, отец Катерины и наш опекун, был одним из губернаторов провинций, которым было поручено следить за водворением этого мира; он пользовался большим уважением обеих партий: он был католик, но не фанатик, упокой Господь его душу! Уже с неделю перед тем он отправился в Байону, свою провинцию. Большая часть наших соседей в Керси также были в отъезде, отправившись в Париж в качестве свидетелей с той или с другой стороны, при королевском браке. Таким образом, мы, молодежь, мало стесняемые присутствием добродушной и сонливой мадам Клод, гувернантки Катерины, пользовались нашею свободой и праздновали вновь заключенный мир по-своему.

Мы постоянно жили в деревне. Никто из нас не бывал даже в По, не только что в Париже. У нашего опекуна, виконта, имелись свои весьма строгие взгляды на воспитание юношества; и хотя нас выучили ездить верхом и стрелять, владеть шпагой и спускать сокола на охоте, но мы не более Катерины были знакомы со светом.

Она выучила нас танцевать и кланяться. Близость ее много способствовала к смягчению наших манер, а за последнее время мы кое-что приобрели в обществе Луи де Паван, — гугенота, которого виконт взял в плен при Монконтуре и который жил у нас до своего выкупа, — уж не походили совсем на деревенщину; но мы были очень застенчивы и потому не любили и боялись незнакомых людей. Так что, когда появился наш мажордом, старый Жиль, и объявил замогильным голосом:

— Месье Видам де Безер желает засвидетельствовать свое почтение мадемуазель! — нас охватил почти панический страх.

— Едва мы успели вскочить на ноги, как тень Видама уже упала перед Катериной.

— Мадемуазель! — сказал он, приближаясь к ней, освещенный ярким солнцем и склоняясь, с прирожденною величественной грацией, над ее рукою, — я вернулся поздно вечером из Тулузы, а завтра еду в Париж. Я только что успел немного отдохнуть и смыть с себя следы дороги и спешу принести вам мои… А!

Он, по-видимому, только что заметил нас и прервал свое приветствие, выпрямившись и небрежно обращаясь к нам:

— А, две молодые барышни Кайлю. Отчего вы не засадите их за прялку, мадемуазель?

Круазет делал страшные гримасы за его спиной. Мы гневно смотрели на него, но не нашли, что сказать.

— Вы покраснели! — продолжал этот злодей улыбаясь. — Вероятно, вы оскорбились, что я просил мадемуазель засадить вас за прялку? Так знайте же, что я сам готов прясть по приказанию мадемуазель и сочту это за большое счастье.

— Мы не девочки, — пробурчал я и вся кровь бросилась мне в лицо, — вы не посмели бы назвать девочкой моего крестного, де Монморенси, месье де Видам!

Хотя мы и шутили между собою над нашими женскими именами, но были еще настолько молоды, чтобы обижаться, когда то же самое позволяли себе другие.

Он презрительно пожал плечами. И какими ничтожными почувствовали мы себя в то время, как его громадная фигура возвышалась над террасой!

— Месье де Монморенси был мужчина, — сказал он небрежным тоном, — а месье де Кайлю…

При этом нахал преспокойно повернулся к нам спиною и сел на низком парапете около Катерины.

При всем нашем тщеславии нам было ясно, что он считает совершенно излишним вступать в какие-либо разговоры с нами…

Это был громадного роста человек; обстриженная клином борода, только что вошедшая в моду при дворе, совсем не подходила к его мужественной фигуре; его серые глаза отличались каким-то леденящим взглядом, может быть, из-за небольшой косины.

В манере его замечалась какая-то суровая вежливость; прибавьте к этому жесткий, повелительный голос, не допускавший никаких противоречий. Все это вместе взятое, при отталкивающем виде этой гигантской фигуры, действовало подавляющим образом.

Чего стоила уже одна эта молва, ходившая про него! Хотя мы мало были знакомы с разными проявлениями людской злобы, но имя его всегда соединялось с доходившими до нас рассказами о разных преступлениях. Мы слышали о нем, как о самом наглом дуэлисте и что он часто пользовался услугами наемных убийц. Даже в те дни, которые теперь, слава Богу, миновали, он славился своей жестокостью и мстительностью и имя его часто произносилось шепотом при рассказе о каком-нибудь убийстве.

Про него сложилась поговорка, что он «не уступит перед Гизом и не покраснеет перед Самой Пресвятой Девой».

Таков был наш гость и сосед, Рауль де Мар, Видам де Безер. В то время как он сидел на террасе, говоря любезности Катерине и взглядывая искоса на нас, мне казалось, он походил на большого кота, пред которым, ничего не подозревая, порхала красивая бабочка.

Бедная Катерина! Она, по-видимому, лишилась голоса и едва отвечала, запинаясь, разговор не клеился. Видам также не был из таких людей, чтобы задавать себе излишние беспокойства в такой жаркий день. После одной из более продолжительных пауз в разговоре, я вздрогнул, почувствовав, что взгляд его остановился на мне. Ужас мой еще увеличился, когда я заметил во взгляде Видама особое выражение, которого я не замечал прежде. Это было выражение боли, какое-то беспокойство. Он медленно перевел свой вопросительный взгляд на Мари и потом глаза его остановились на Катерине. Но по какой-то случайности или по воле самого Провидения, ее внимание было отвлечено чем-то другим и она не сознавала его пристального взгляда. Ее глаза были устремлены вдаль, она вся покраснела, губы были полуоткрыты. Мрачная тень пробежала по лицу Видама, он отвел от нее глаза и также стал смотреть по направлению к северу.