Анатолий Домбровский - Платон, сын Аполлона

— Боги тебе не простят такие слова! — замахал на Сократа руками Федон.

— Не пугайся, — ответил Сократ и погладил юного ученика по голове, будто тот был ему сыном.

Впрочем, ни Платон, ни Херефонт не удивились этому: Федон уже давно жил в доме Сократа и, кажется, этому все были рады. Он ладил и с Ксантиппой, и с детьми, а уж об их отношениях с Сократом и говорить не приходилось: все видели, как ласков был старик с Федоном и как мальчик обожал учителя.

— Как не пугаться: если философствовать и умирать — это одно и то же, то все мы здесь самоубийцы, — сделал неожиданный вывод Федон.

— А вот и нет, — сказал Сократ. — Умирать по-философски — вовсе не означает, скажем, лезть в петлю, морить себя голодом, травить ядом, вонзать меч в сердце или бросаться со скалы в пропасть. Умирать по-философски, Федон, — это вот что: размышляя об истинном и вечном, избавляться от дурных страстей, от грязных желаний, от суетных дел и напрасных хлопот, от жалкого угодничества всему, что мы называем преходящим, от рабского подчинения телу ради освобождения и очищения души. Тот человек, Федон, кто проживёт свою жизнь в справедливости и благочестии, удаляется после смерти на Острова Блаженных. А кто жил неправедно и безбожно, уходит в место кары и возмездия, в темницу, в Тартар со знаком исцеления или безнадёжности, которым помечает душу Радамант. Отмеченные знаком исцеления получают возможность в новой жизни искупить свои грехи, а те, на ком знак безнадёжности, обрекаются на вечные муки. Но ты не пугайся, Федон, потому что философы улетают на Острова Блаженных, — улыбнулся ласково Сократ. — Нужно только правильно жить и правильно умереть.

— Как это? — спросил Федон.

— Как учит нас философия, — ответил Сократ. — Истинного философа, — обратился он теперь к Херефонту, — нельзя донять никакими угрозами. И никакая смерть не испугает его. Так что Калликл меня совсем не напугал, Херефонт. А о том, что город когда-нибудь убьёт меня, я и сам знаю. — Вздохнув, продолжил путь к дому.

Платон, Херефонт и Федон двинулись за ним, опечаленные его последними словами.

Уже около своих ворот Сократ обернулся и весело сказал:

— Но плохое случится с нами не сейчас. Поэтому оставим все невесёлые мысли здесь, на улице Чтоб не печалить мою Ксантиппу: от этого она становится жадной и злой. А нам нужна щедрая и добрая Ксантиппа — с сыром, с лепёшками и с вином, а не с пустыми горшками, летящими в наши головы. С весёлыми улыбками — вперёд! — скомандовал он и открыл калитку ногой.

Критий вернулся из Фессалии, где его как зачинщика беспорядков едва не приговорили к смертной казни. Он появился ночью, но Платон узнал об этом только утром — Критий приказал прислуге никого не будить и вообще никому не рассказывать о его возвращении домой. Эта предосторожность была вполне оправданной. В Афинах он давно числился в списках заговорщиков, намеревавшихся свергнуть демократическое правление и установить власть олигархов. Именно по этой причине он в своё время бежал из родного города в соседнюю Фессалию, опасаясь ареста и суда. Словом, он приехал тайно. Вопрос заключался, однако, в том, зачем он вообще вернулся, ведь отношение афинян к нему со времени его бегства в Фессалию не изменилось. Именно об этом спросил Крития Платон, когда увидел его утром.

— Близится моё время, — ответил Критий. — Время правды, естественной справедливости, — произнёс он с пафосом. — Скоро ты в этом убедишься, когда во главе государства станут лучшие.

— Не хочу спорить с тобой о том, кто должен возглавлять государство и по каким законам возникнет это право, — сказал Платон, не скрывая своей досады. Политические амбиции Крития уже привели однажды к тому, что дядя едва не поплатился свободой и самой жизнью за участие в правлении Четырёхсот, а теперь, судя по всему, толкали к новой и более опасной игре. — Не хочу с тобой спорить, дядя, — повторил Платон. — Но почему ты так уверен, будто твоё время пришло? Впрочем, можешь не отвечать: об этом толкуют сегодня все — флот Лисандра уже огибает Эвбею и не сегодня завтра войдёт в бухты Пирея и Фалерон.

— Да, дорогой племянник, это так, — без смущения ответил Критий. — Я приду к власти на мечах и копьях Лисандра. Конечно, он спартанец, он враг, но он тоже эллин, Платон. Не варвар и, стало быть, не уничтожит Афины, не изведёт афинян бессмысленными казнями, не разрушит и не осквернит наши храмы, потому что у нас и у спартанцев одни и те же боги. Мы говорим на одном языке, у нас одна история и один общий враг — Персия. То, что не смог сделать Перикл и его бездарные последователи — объединить Элладу перед лицом общего врага, создать могучий военный союз эллинских городов, возможно, сделает Спарта. Пора поступиться мнимыми афинскими ценностями, так называемыми достижениями демократии — пустыми игрушками изнеженных бездельников, — ради общей высокой цели. Надо стереть с лица земли восточных варваров, ибо они для эллинов — смерть. Это надо понять и сделать.

— Но Лисандра против нас поддерживают персы, об этом все знают.

— Лисандр водит их за нос: как только он справится с Афинами, то есть с нашими болванами и демагогами, он покажет варварам своё истинное лицо.

— Значит, цель оправдывает средства? Об этом, кажется, твердил ещё Агамемнон, а раньше его — кто-то из древних богов. Но добро не может брать в союзники зло, потому что тотчас теряет своё лицо. Об этом уже более тысячи лет твердят мудрецы, Критий, а боги этот принцип более не повторяют.

— Но земля осталась прежней: то она камень, то песок, то пыль, то грязь, и сквозь эти тернии пробивается к жизни человек, комок противоречий, добра и зла. А коль скоро всё это существует в одном человеке, то может уживаться и в его делах.

— Тебе следовало бы поговорить об этом с Сократом, — сказал Платон. — Думаю, что после разговора с ним от твоих утверждений ничего не осталось бы.

— Пора забыть о Сократе! — зло ответил Критий. — Философы, подобные ему, заболтали нас. А надо не чесать впустую языком, а действовать. Вот войдёт в Афины Лисандр, его матросы и солдаты кинутся грабить город, насильничать, бесчинствовать, потому что таковы они вообще. И ты думаешь, что их остановит Сократ и иже с ним? Нет, Платон. Их остановит сильная и хорошо организованная власть. Это будет наша власть, ради спасения Афин, ради союза со Спартой, ради победы над варварами.

— Стало быть, дядя, ты спасёшь Афины? А не достойнее ли было бы отстоять город, разбить Лисандра, победить Спарту и её союзников и самим возглавить объединение Эллады перед лицом нашествия варваров?

— Для этого в Афинах не хватит сил, — ответил Критий. — Флот разгромлен, армии рассеяны, казна пуста. Ведь эта проклятая война длится уже более пятнадцати лет. Мы потерпели поражение, Платон. Надо принять его достойно, подчиниться судьбе и увидеть в поражении афинян победу Эллады. Вот что главное! Я уверен в этом.