Анатолий Домбровский - Платон, сын Аполлона

Служанка Тимандры рассказала, что госпожу убили ночью. Она не видела, кто это сделал, только услышала приглушённый крик гетеры, бросилась к её спальне, вбежала и увидела свою хозяйку мёртвой. Платон ту ночь провёл дома: у его сестры начались роды. О том, что у Потоны родился мальчик и что убита Тимандра, он узнал одновременно. Служанка сестры и служанка возлюбленной вбежали в его комнату разом.

— Я убью Крития, — сказал Сократу Платон, когда они остались одни.

— Так ты убьёшь и себя, Платон.

— Я и так мёртв. Критий убил не только Тимандру, но и меня.

— Ты убеждён, что это сделал он?

— Никто другой не смог бы убить такую красоту.

— Тимандра — не вся красота мира, а лишь её малая грань. Если уничтожить всё прекрасное, какая-то часть всё равно останется и пробьётся хотя бы в одном полевом цветке. Смотри на него — и ты возродишься к любви. Пока есть цветы, можно жить, пока есть звёзды на небесах, можно надеяться на жизнь вечную.

— Я ослеплён желанием мести, Сократ. Видишь, — показал он свои израненные руки, — я дрался со стражей, выставленной у дома Тимандры.

— Месть совершат боги, Платон, — сказал Сократ.

Всех спас Фрасибул. Узнав, что Лисандр со своим братом ушёл из Пирея, Фрасибул с войском пересёк границу Беотии и Аттики и уже на третий день захватил Мунихий — возвышающийся над Пиреем холм с крепостью. Ах, как теперь пригодились бы Критию Длинные стены! Но их разрушили, Афины оказались беззащитными перед вторжением Фрасибула. Да и войско, с таким трудом созданное Критием, разбежалось. Олигархам остались верны лишь несколько отрядов, во главе которых вышел Критий навстречу Фрасибулу и в тот же день был убит в бою. Другие олигархи бежали в Элевсин, но не нашли там спасения: отряды ополченцев кожевенника Анита настигли их в крепости и подняли на копьях.

Народное собрание, созванное Фрасибулом на Пниксе, плакало от счастья и пережитого горя, когда освободитель, поднявшись на Камень, сказал:

— Афиняне, вы свободны!

Вернулся домой муж Потоны Евримедонт, дал сыну имя Спевсипп. Евримедонт был хорошим воином. Он отважно сражался со спартанцами, укрепившимися на Акрополе, и лично убил в поединке Каллибия, виновника смерти Автолика. Но он был и отличным хозяином: сразу же занялся восстановлением имений, обеспечил семью продуктами. Платон был благодарен Евримедонту — тот снял с его плеч груз домашних забот и позволил вернуться к философии, к Сократу, к книгам.

Жизнь в Афинах пошла веселее: на улицах — праздники, в домах — пиры, в театрах — состязания музыкантов, певцов и поэтов. Народное собрание на Пниксе обсуждало вопросы восстановления города и крепостных стен, вопросы торговли, строительства флота и армии, союзные договоры с городами и островами. К осени был принят закон об амнистии, о забвении вольных и невольных прегрешений афинян во время оккупации города спартанцами и правления Тридцати тиранов. Жест народного великодушия к недавним врагам свободы и демократии не был отмечен шумными празднествами. Афиняне встретили его вздохом облегчения, потому что устали от долгой вражды, чёрной тучей висевшей над ними все эти годы. Судьи получили отдых и досуг, сожгли на кострах все жалобы и доносы на «предателей» и «приспешников», в Афины стали возвращаться те, кто бежал от праведного гнева граждан, оставшихся верными городу и демократии. Это всеобщее благодушие длилось до весны, а затем афиняне, кажется, заскучали. Жизнь без сутяжничества показалась им пресной, противной давним привычкам, вошедшим в плоть и кровь. Если афинянин не пирует с друзьями, значит, он в суде — так говорили о них соседи. Воровство, невозвращённые долги, жульничество, драки, супружеские тяжбы, взятки, мошенничество, поджоги, наговоры, святотатства, совращения девиц и малолетних — всё это, разумеется, из жизни афинян не исчезло, ну, может, разве приугасло на время перед общей опасностью войны и тирании и общей радостью мира и свободы. Раненый мечом не замечает царапин. Но как только рана успокоится, царапины начинают зудеть. Тогда обращают на них внимание. Но неожиданно открылась старая рана: Мелет, сын покойного поэта Мелета и сам поэт, вдруг выставил в портике архонта-царя жалобу на Сократа, требуя привлечь его к суду за оскорбление отечественных богов и развращение юношей.

— Всё же выполз, — сказал Сократ, когда узнал о Мелете. — Осмелел и выполз, как червь из земли после тёплого летнего дождя. Кончились зимние холода — гадам радость. И есть чем полакомиться.

Сократ знал Мелета давно. Как поэт Мелет был настолько зауряден, что мало кто из афинян слышал о его сочинениях. Его больше знали как политика, тоже, разумеется, посредственного — серость остаётся таковой во всём, — подвизавшегося в лакеях у Тридцати тиранов, особенно у Харикла, второго после Крития, но не менее злобного и жестокого человека. Этот Мелет ездил на Саламин, чтоб арестовать Леонта. Сократ, тоже получивший от Крития этот приказ, хотел было предостеречь Мелета, как, впрочем, и других послушных тиранам пританов от рокового поступка. Но тот, отмахнувшись от Сократа, как от назойливой мухи, сказал ему в ответ:

«Не твоего ума дело, старик! Поймать Леонта — всё равно что схватить за хвост золотую птицу. Только такой дурак, как ты, может отказаться от такого шанса».

Мелет не только участвовал в аресте несчастного Леонта, но, говорят, и допрашивал его, «выбивал» сведения о припрятанных ценностях и присутствовал при его казни.

Амнистия освободила негодяя от ответственности за это преступление, но мысль о том, что Сократ знает о его добровольном и деятельном участии в позорном предприятии, продолжала мучить, а вернее, пугать Мелета. Естественно, что ему захотелось отомстить старику за этот страх.

Сократа вскоре познакомили с текстом жалобы Мелета, которую, побывав в портике архонта, мог прочесть каждый. В ней говорилось: «Сократ повинен в неверии в богов, признаваемых государством, и в том, что ввёл в полис новые божества. Он также виновен в совращении молодых людей. Предлагаемое наказание: смерть».

В подтверждение подлинности жалоба Мелета была скреплена подписями Анита и Ликона. Анита в Афинах знали все. Богатый владелец кожевенных мастерских всегда выставлял себя защитником простого народа, однажды был даже избран стратегом, хотя морскую операцию, порученную ему, провёл неудачно. Он часто забирался на Камень и произносил речи против, как он неизменно выражался, «всяких умников и предателей аристократов», прослыл вождём народа, демагогом, участвовал в разгроме Тридцати вместе с Фрасибулом, отличался крутым нравом, тиранил семью, держал детей в крепкой узде, ненавидел софистов за то, что те, по его мнению, разрушали своей безответственной болтовнёй устои нравственности и государства. К софистам же он причислял всех, кто хоть как-то пытался рассуждать об отеческих богах и законах. И уж конечно считал софистом Сократа, особенно после того, как один из его сыновей, наслушавшись философа, воспротивился тираническим порядкам в доме. Кроме того, он считал Сократа учителем всех, кто предавал Афины — Кивиада, Крития, Харикла, Ферамена, Хармида, — и учеником безбожников Анаксагора, Протагора и Диагора. Имена философов он произносил скорее понаслышке, сам не зная ничего об их учении. Тупость являлась самым заметным качеством Анита, но все признавали его несомненные заслуги в борьбе с олигархами.