Анатолий Домбровский - Платон, сын Аполлона

Критон сидел в числе присяжных за спиной Сократа, а все остальные — Платон, Аполлодор, Критобул, Симмий, Кебет, Херекрат, Антисфен, Аристипп и Федон — среди публики, за запретной для пересечения полосой, охраняемой стражниками.

Председательствующий растолковал собравшимся порядок суда: сначала речи обвинителей, выступление защиты, затем первое голосование — о виновности, слово подсудимого, потом второе голосование — о мере наказания для виновного, и, наконец, решение суда. После этого слово взял Мелет. Его речь была выслушана с большим вниманием. Ни одного голоса не раздалось ни среди присяжных, ни среди публики. Да это и понятно: в речи Мелета было перечислено всё, за что, по мнению обвинителя, Сократа следовало наказать: все факты, свидетельствующие о его непочтительном отношении к отечественным богам, и все случаи развращения юношей — от покойного Алкивиада до ныне здравствующего шалопая Анита-младшего. Перечислив все пункты обвинения, Мелет воздел руки к присяжным и попросил их не только признать Сократа виновным, но и приговорить его к смертной казни.

— Пусть он осушит чашу цикуты и навсегда уйдёт из нашего благословенного города! — воскликнул Мелет в заключение.

Анит обрушился на Сократа за то, что тот — враг демократии, не раз выступавший против народных вождей и против участия народа в управлении государством и выдвигавший стратегов и судей из своей среды. Отсутствие у его выдвиженцев достаточных знаний превращает Афины в государство крикунов и невежд. По утверждению Анита, Сократ продался аристократам, считая, что только им, унаследовавшим ум и знания своих благородных родителей, под силу справедливо управлять государством. Между тем всем известно: и Алкивиад, и Критий, и Ферамен, и Хармид, и ещё десятки других выходцев из аристократических фамилий предавали и теперь предают афинян, сотрудничая со Спартой и Персией. Анит конечно же вспомнил и о том, как Сократ развратил его сына Анита-младшего, который, наслушавшись речей Сократа, восстал против родительской воли, не пожелал заниматься кожевенным делом, а возмечтал стать мудрецом, из-за чего пристрастился к вину, к разгульной жизни и попал в дурную компанию богатых бездельников. Таким образом, Анит не только поддержал обвинение, выдвинутое против Сократа Мелетом, но и добавил к нему своё.

Ликон говорил о том, что Сократ хоть и называет себя философом в отличие от тех, что именуются софистами, по существу, ничем от них не отличается, а во многом даже превосходит их, так как ни в отеческих традициях, ни в отеческих верованиях, ни в отеческих законах не видит ничего, что можно было бы почитать и поддерживать.

— Вы сами это видели и слышали, — сказал Ликон. — С кем бы Сократ ни заговорил, он всякого превращал в посмешище. Никто, по Сократу, не заслуживает уважения, не заслуживают его также правила и законы, по которым мы живём. Истинные законы известны только ему, но никто из нас ни разу о них не слышал. Он над всем смеётся и всё отвергает, уважаемые судьи! Нашему городу, пережившему столько невзгод и страданий, нужны покой и уверенность в себе и завтрашнем дне, а Сократ всех раздражает своей навязчивой болтовнёй и кощунственными заявлениями о всеобщем невежестве афинян.

После речей обвинителей выступил Сократ. Обычно в таких случаях слово предоставлялось либо защитнику, либо обвиняемый произносил защитительную речь сам, составленную для него кем-либо из логографов, искушённых в судебных разбирательствах. Сократ отказался и от защитника, и от помощи логографа, полагая, что сам сможет отвести от себя клеветнические обвинения Мелета, Анита и Ликона. Логограф Лисий, любивший Сократа, написал для него речь бесплатно. Сократ даже согласился прочесть её, но вернул её обратно, сказав, что эта речь слишком хороша для него, так как он представал в ней едва ли не существом идеальным. Больше всего, однако, Сократу в сочинении Лисия не понравилось то, что в конце обвиняемый должен был обратиться к судьям со слёзной мольбой пожалеть его старость, его бедную жену и маленьких детей, которые в случае удовлетворения требования Мелета останутся сиротами и без средств к существованию. Друзья умоляли Сократа воспользоваться речью Лисия, зная, как капризны присяжные, как они бывают непримиримы к людям независимым и гордым, как жаждут порою увидеть обвиняемых униженными и робкими, а себя, стало быть, в роли вершителей судеб. Но Сократ не только не прислушался к просьбам друзей, но сказал им, что стыдно ему, старому человеку, под конец жизни предстать перед афинянами жалким и трясущимся от страха старикашкой.

— Мой деймон не велит мне слушать вас, — сказал Сократ друзьям. — Со своей защитой я уж как-нибудь справлюсь сам. Обещаю вам, что постараюсь.

И вот время постараться пришло. Ради жизни, ради чести философа, ради друзей, ради жены и детей. Но пуще всего — ради истины.

Солнышко уже припекало, было жарко. Сократ поднялся со скамьи, утёр лицо платком, отыскал глазами друзей, кивнул головой, подбадривая их, и сказал, обращаясь к судьям, что, к сожалению, не сможет говорить так красиво, как обвинители, он такому не обучен. Но истина скорее нуждается не в украшениях всякого рода, а в том, чтобы предстать перед ищущими её обнажённой и чистой. Красноречивая клевета во сто крат отвратительнее клеветы обыкновенной. А скромная истина блистательнее размалёванной, как гетера.

Платон в какой-то момент почувствовал, что давно уже не дышит, будто нырнул в воду. Он перевёл дыхание шумно и резко, так что друзья поглядели на него с тревогой. Им показалось, что Платон зарыдал. Он понял причину тревоги, виновато улыбнулся.

— Дыши, мой мальчик, — сказал ему Кебет. — Конечно, Сократ полез на рожон, но боги, думаю, вразумят его.

Увы, боги его не услышали. Сократ заявил, что совсем не боится смерти, что страшнее её — малодушие, которым врагам его не удастся насладиться — он не доставит им такого удовольствия. Позорную жизнь он не станет покупать ни ценой малодушия, ни ценой отказа от философии. Он сказал также, что если его убьют, как того хотят Мелет, Анит и Ликон, то тем самым убьют истину, а это страшнее для убийц, чем для их жертвы. Любовь к истине не принесла ему в жизни ни гроша, а вот теперь, кажется, намерена наградить его смертью, а значит, это не так уж плохо — умереть. Сократ заверил судей, что никогда и никого не учил, ни дурных людей, ни хороших, а только задавал им вопросы, какие задавал и самому себе. Он не виноват в том, что чаще получал глупые ответы, чем умные. Не блещут умом и его обвинители, к тому же они умышленно извращают правду, а это преступление. Нет, он никого не станет умолять о пощаде — ни обвинителей, ни судей, он даже не пытается разжалобить их.