Всеволод Соловьев - Монах поневоле

Наконецъ, судьба ему улыбнулась: Каролина Карловна стала прощаться, объявила, что непремѣнно еще зайдетъ вечеромъ — и исчезла. Вслѣдъ за нею вызвали по хозяйству и Марью Степановну. Елецкій остался наединѣ съ Вѣрой. Онъ быстро осмотрѣлся, убѣдился, что никто ихъ не можетъ видѣть, схватилъ руку красавицы и сталъ покрывать ее поцѣлуями. Она не отнимала руки. Румянецъ то потухалъ, то еще ярче вспыхивалъ на щекахъ ея.

— Вѣра, я едва дожилъ до этой минуты, я чуть съ ума не сошелъ тебя не видя… что ты со мной сдѣлала! — страстно шепталъ Елецкій.

Она ничего не говорила, только глаза ея становились нѣжнѣе и нѣжнѣе.

— Вѣра, — продолжалъ онъ:- скажи мнѣ, что-же это у васъ такое? Я чую недоброе. Кто сія Каролина Карловна? Зачѣмъ она? Откуда?

— Она — сваха, — тихо и грустно отвѣтила Вѣра. — Какъ только пріѣхали, матушка въ тотъ-же часъ за нею послала; раза по три на день она прибѣгаетъ, и все онѣ шепчутся. А вотъ сегодня съ ранняго утра она у насъ, и видъ такой противный у нея… «Какого, говоритъ, я вамъ жениха нашла: богатый, говоритъ, знатный». Много что-то тамъ матушкѣ расписывала, я и слушать не захотѣла — ушла… Одно только и слышала, какъ матушка ей сказала, что этого человѣка давно, она для меня примѣтила, давно его знаетъ.

Вѣра замолчала. На ея глазахъ навернулись слезы и она стала еще милѣе. Елецкій поблѣднѣлъ, грудь его тяжело дышала.

— Что-же это такое ты говоришь мнѣ, Вѣра! развѣ то возможно? Или тамъ, вечеромъ, въ Твери обманула меня, насмѣялась… не любишь?!..

— Петръ Григорьевичъ, вы-то зачѣмъ еще меня мучаете? и такъ, вѣдь, тошно! Вы матушку не знаете, а я ее знаю- коли что на умъ ей взбрело, на томъ и поставитъ… захочетъ за кого меня выдать, такъ и спрашивать не станетъ — силою выдастъ… такъ она и съ сестрою Анютою сдѣлала… вѣкъ не забуду, какъ сестрица тогда убивалась… Я-то васъ не обманула и хоть почитай силою вы отъ меня то слово вырвали, а все-же разъ сказала, что люблю тебя, такъ это значитъ не въ шутку, а навѣки.

И вдругъ она сама быстрымъ движеніемъ припала на грудь его и вся трепетная шепнула ему:

— Голубчикъ, Петръ Григорьевичъ, коли любите, то времени терять нечего. Сговорится матушка съ Каролиной Карловной, пріѣдетъ женихъ, порѣшатъ — тогда поздно будетъ.

— Да, времени терятъ нечего, — горячо отвѣчалъ Елецкій, цѣлуя ее. — Скажи одно слово, скажи, что согласна, и будемъ неразлучны, навѣки… Сегодня-же вечеромъ я увезу тебя, да такъ спрячу, что никто на свѣтѣ не сыщетъ.

Вѣра отшатнулась и взглянула на него испуганными, изумленными глазами.

— Петръ Григорьевичъ, что вы такое говорите? Какъ мнѣ понять сіи слова? неужели вы и подлинно можете думать, что я способна, забывъ всякій стыдъ, бѣжать изъ дому. И видно совсѣмъ вы меня не любите, коли такъ говорите!.. Нѣтъ, лучше горе, лучше муки на всю жизнь, чѣмъ позоръ — да и зачѣмъ?! Просите руки моей, можетъ, она согласится… просите сегодня… сейчасъ

Елецкій хотѣлъ говорить и не могъ. Онъ только глядѣлъ на Вѣру, глядѣлъ какъ-то мрачно, такъ что ей жутко становилось отъ его взгляда.

Въ сосѣдней комнатѣ послышались тяжелые шаги Марьи Степановны. Молодые люди постарались оправиться.

Елецкій просидѣлъ еще нѣсколько минутъ. Вѣра надѣялась, что онъ будетъ проситъ ея руки и нарочно вышла изъ комнаты. Но онъ не сказалъ ни слова объ этомъ Марьѣ Степановнѣ и, совсѣмъ растерянный, уѣхалъ.

Алабинъ только что проснулся. Онъ лежалъ, потягиваясь на кровати, и вспоминалъ нѣкоторыя подробности кутежа прошедшей ночи, когда къ нему въ спальню вошелъ вернувшійся отъ Промзиныхъ Елецкій. Онъ даже привскочилъ на кровати, вглядѣвшись въ лицо «братца», такъ оно было блѣдно и разстроено.

— Что съ тобою? ты на себя не похожъ. Говори сейчасъ все безъ утайки! — крикнулъ онъ. — Ужели это тульская невѣста такъ тебя разогорчила, стыдись, право!

Елецкій остановился передъ нимъ и началъ прерывающимся отъ волненія голосомъ:

— Говорю тебѣ еще разъ, смѣшки и шутки теперь не у мѣста. А коли точно ты другъ мнѣ, то слушай… Полюбилась мнѣ Вѣра какъ никто еще доселѣ, и съ тѣхъ поръ я самъ не свой, не успокоюсь, пока не будетъ она моею.

— Такъ что-же, все это въ порядкѣ вещей… все на тебя похоже. Да ты мнѣ одно скажи: была у васъ декларація?

— Была, еще дорогой, въ Твери.

— Чего-же лучше! Теперь, видно, за мною дѣло стало, скрасть ее нужно, такъ, что-ли? Что-же, я готовъ. Только обдумай хорошенько… Самъ ты говорилъ — родня у нихъ большая, пожалуй, наживешь еще такихъ непріятностей, что и жизни не радъ будешь. Да и знаю я тебя, сегодня пылаешь, а завтра, только добился своего, и другой предметъ въ сердцѣ у тебя поселится.

— Ну, нѣтъ, это не то, что другія, — возразилъ Елецкій. — Говорю тебѣ — люблю ее, люблю, жить безъ нея не могу… вотъ что!.. Выкрасть, увести! — на это не пойдетъ, она, я ужъ пробовалъ…

И онъ разсказалъ пріятелю въ подробностяхъ все, что было передъ тѣмъ у Промзиныхъ.

— Не глупа дѣвица, — проговорилъ Алабинъ:- такъ тебѣ и слѣдуетъ, попался бычекъ на веревочку! Да, можетъ, оно и лучше, нужно-же когда-нибудь жениться… Ну, и женись, коли такъ любишь и такъ хороша она… партія подходящая, да и приданое, я чаю, за ней дадутъ не малое, сыновей, вѣдь, ты говорилъ, нѣту.

— А ужели ты думаешь, что я бы не женился, коли бы могъ? — отчаяннымъ голосомъ почти простоналъ Елецкій. — Не могу я этого… не могу!

— Почему не можешь? Тебя не разберешь, право… И люблю, и женился бы, и не могу…

— Не могу… я женатъ!

Алабинъ вытаращилъ глаза, разинулъ ротъ, да такъ и остался нѣсколько мгновеній.

— Женатъ! — наконецъ проговорилъ онъ:- да ты шутишь, что ли? Никто о семъ не знаетъ, и мнѣ ни слова… Когда? какъ? Гдѣ женатъ? Что такое?

— А ужъ почти два года, — грустнымъ голосомъ и мѣряя комнату большими шагами, началъ Елецкій. — Да, сдѣлалъ сію глупость! Поѣхалъ я въ Кіевъ по дѣлу, приглянулась мнѣ дочка того самаго стряпчаго, что дѣло мое обдѣлывалъ, приволокнулся за нею. Совсѣмъ было сманилъ ее бѣжать; хотѣлъ свезти съ собой въ деревню, а тутъ отецъ ея, сутяга, сущій аспидъ, жадный крючкотворецъ, и накрылъ насъ… Эхъ, скверная исторія! Конечно, можно было вывернуться, да глупость напала, — въ чувствахъ сердца своего обманулся. И что въ ней хорошаго тогда находилъ! даже дивлюсь на себя. Обвѣнчали, братецъ, обвѣнчали, и по сіе время она въ Кіевѣ живетъ, да и не одна, а съ мальчишкой, въ твою честь и Андреемъ его назвалъ… Только такъ она мнѣ опостылѣла, что и подумать о ней тошно, а ужъ теперь, какъ узналъ да полюбилъ Вѣру… Эхъ, ну, что тутъ дѣлать… ну говори… посовѣтуй!.. а у меня самого мысли совсѣмъ спутались…

— Что же тутъ совѣтовать! одинъ мой тебѣ згадъ — забудь ты, забудь дѣвицу Промзину, будто и не зналъ ее никогда, а я тебѣ нынѣшнимъ-же вечеромъ такую красотку покажу, какой ты и отродясь не видывалъ.