Всеволод Соловьев - Монах поневоле

Въ послѣдніе годы царствованія Екатерины II однимъ изъ любимѣйшихъ пріютовъ богатой петербургской молодежи былъ трактиръ «Очаковъ». Да и не одну только молодежь манилъ къ себѣ пріютъ этотъ: здѣсь можно было встрѣтить очень часто и людей почтенныхъ и почтеннаго ранга. Многіе были рады вырваться изъ домашней прискучившей обстановки и, словно по мановенію волшебнаго жезла, перенестись на нѣсколько часовъ въ преддверіе Магометова рая. А что трактиръ «Очаковъ» былъ именно «преддверіемъ Магометова рая», въ этомъ нельзя было сомнѣваться. Отворивъ извнѣ ничѣмъ незамѣчательную и даже грязноватую дверь и взобравшись по плохо освѣщенной лѣстницѣ, посѣтитель былъ встрѣчаемъ дюжиной длиннобородыхъ молодцовъ въ яркихъ восточныхъ костюмахъ и съ чалмами на головахъ.

Молодцы эти, хоть и на чистомъ русскомъ языкѣ тверского произношенія, но все-же съ глубочайшими восточными поклонами спѣшили снять съ гостя верхнее платье, распахивали передъ нимъ двери, и онъ вступалъ въ таинственный полусвѣтъ кіоска, озареннаго матовыми, полосатыми фонариками. За кіоскомъ слѣдовалъ цѣлый рядъ тоже болѣе или менѣе «турецкихъ», только уже ярко освѣщенныхъ комнатъ, уставленныхъ низкими и мягкими софами и диванами.

По стѣнамъ, для пущей вѣрности колорита, были намалеваны мечети и минареты, а не то такъ семейныя сцены въ видѣ чалмоноснаго турка, важно сидящаго съ кальяномъ, скрестивъ ноги, пускающаго кольца ярко голубого дыма, и съ прильнувшей къ нему обольстительной турчанкой въ перинообразныхъ шальварахъ и въ крошечныхъ туфелькахъ съ загнутыми носками.

За исключеніемъ раннихъ утреннихъ часовъ «турецкія» комнаты были всегда биткомъ набиты посѣтителями. Тверскіе турки едва поспѣвали исполнять требованія нетерпѣливыхъ и взыскательныхъ гостей, то и дѣло шмыгали по истертымъ коврамъ, разнося кушанья и вина. И чѣмъ позднѣе былъ часъ, тѣмъ «Очаковъ» становился оживленнѣе. Въ дальнихъ комнатахъ раскрывались столы, начиналась модная игра макао и гаммонъ, поднимались иногда крики и ссоры довольно крупныхъ размѣровъ.

А въ потаенномъ, таинственномъ отдѣленіи, куда допускался далеко не всякій, раздавались звуки клавикордъ и арфы, раздавались трели женскихъ голосовъ, и, заслышавъ ихъ, избранники бросали карты и споры и спѣшили изъ «преддверія рая» въ самый «рай», въ общество гурій.

Но кромѣ винъ и картъ, кромѣ таинственныхъ гурій, играющихъ на клавикордахъ и арфѣ, въ «Очаковѣ» была еще одна диковинка и приманка, «настоящій турка, изъ настоящаго Очакова», какъ его рекомендовали тверскіе турки. Этотъ «турка» время отъ времени торжественнымъ и мѣрнымъ шагомъ расхаживалъ по комнатамъ, и когда онъ проходилъ, головы всѣхъ обращались къ нему, почти всѣ глаза слѣдили за нимъ съ любопытствомъ.

Люди солидные и въ особенности провинціалы, наѣзжавшіе въ Петербургъ по дѣламъ и считавшіе необходимостью осмотрѣть на ряду съ Кунсткамерой и Академіей Художествъ и «Очаковъ», относились къ «туркѣ» не совсѣмъ благосклонно, даже отплевывались. Но привычные посѣтители, главнымъ образомъ, молодые военные и штатскіе люди, подзывали «турку», угощали его, заводили съ нимъ бесѣду.

Турка отъ угощенья всегда отказывался, бесѣду-же поддерживалъ охотно: онъ садился на мягкій диванъ, поджималъ подъ себя ноги и начиналъ говорить по турецки. Поднимался хохотъ и кончалось всегда тѣмъ, что и турка, и его собесѣдники установляли между собою выразительный языкъ тѣлодвиженій и всевозможныхъ гримасъ, на которомъ отлично понимали другъ друга.

Въ морозный и вѣтряный зимній вечеръ извощичьи сани подъѣхали къ «Очакову». Изъ нихъ вышелъ высокій мужчина, закутанный въ шубу и вдобавокъ съ длинной муфтой въ рукахъ. Взобравшись по лѣстницѣ и отворивъ дверь въ теплыя сѣни, онъ сбросилъ шубу на руки первому подбѣжавшему къ нему турку и сталъ оправляться передъ трюмо, обставленнымъ очень жидкими и чахлыми, но все-же тропическими растеніями.

Трюмо отразило молодцеватую, красивую фигуру, одѣтую довольно тщательно и богато, но все-же не по послѣдней петербургской модѣ.

Молодой человѣкъ не успѣлъ еще поправить прическу и вытереть тонкимъ надушеннымъ платкомъ свое мокрое отъ снѣгу лицо, какъ къ нему, съ низкими поклонами, подошелъ бородатый тверской турокъ.

— Батюшка, Петръ Григорьевичъ, вы-ли это?! — радостно осклабляясь, заговорилъ турокъ. — А я было и не призналъ… давненько, сударь, къ намъ не жаловали!..

Молодой человѣкъ обернулся.

— А! это ты, Сидоръ, — сказалъ онъ:- узналъ, помнишь?..

— Васъ-то, сударь, да и не помнить!.. такихъ господъ, да чтобы забыть!.. Въ добромъ ли все здоровьи?.. чай, вѣдь, годика два, а то и поболѣе, какъ изъ Питера…

Турокъ поймалъ и громко чмокнулъ руку молодого человѣка и быстро началъ оправлять фалды его камзола.

— Ну, хорошо, хорошо, довольно!.. А вотъ скажи ты мнѣ, господинъ Алабинъ здѣсь, или нѣтъ его?

— Какъ-же, сударь, здѣсь они, часа съ два времени, какъ здѣсь!..

— Ну, такъ веди.

Турокъ кинулся отпирать двери кіоска и проводилъ молодого человѣка въ одну изъ дальнихъ комнатъ, гдѣ сидѣла за игрою веселая компанія молодежи.

— Елецкій! онъ, онъ!.. вотъ такъ негаданно! — раздались привѣтствія.

Почти всѣ игроки, побросавъ карты, встали навстрѣчу новоприбывшему. Онъ быстро отвѣтилъ на дружескія рукопожатія и черезъ мгновеніе крѣпко обнималъ и цѣловалъ такого-же молодого и красиваго, какъ и онъ самъ, Алабина.

— Какъ-же это ты? — смущенно и радостно говорилъ тотъ:- цѣлую недѣлю я ждалъ тебя по письму твоему и ужъ не чаялъ тебя видѣть. Когда пріѣхалъ? И надѣюсь, прямо ко мнѣ? У меня остановился?

— А то гдѣ-же?! Въ полдень мы въѣхали въ сію Пальмиру, ну, да я немного замѣшкался… долженъ былъ тутъ проводить своихъ попутчицъ, такъ къ тебѣ попалъ часу въ третьемъ. А тебя и нѣту — вылетѣла пташка изъ клѣтки! Твой Ефимъ накормилъ да напоилъ меня съ дороги, ждалъ я ждалъ, выспался даже, а все тебя нѣту. Я Ефима спрашиваю: куда это, молъ, баринъ дѣлся? А онъ мнѣ въ отвѣтъ: «Доподлинно сіе неизвѣстно, а надо быть въ „Очаковѣ“ они». Тутъ и я на себя диву дался, что дорогой память отшибло — и съ Ефимомъ нечего было совѣтовать — гдѣ же тебя сыщешь, коли не въ «Очаковѣ»! Вотъ и пріѣхалъ. Да покажись, Андрюша, легко ли! — поболѣе двухъ съ половиною лѣтъ не видались… и никакой-то въ тебѣ перемѣны!.. только это что-же? гвардіи офицеръ, а въ штатскомъ платьѣ! Неужто отставку взялъ? Вѣдь, ты мнѣ о томъ въ письмахъ ни слова.

— Зачѣмъ отставку, — отвѣтилъ Алабинъ:- а такъ свободнѣе. У насъ нынѣ и генералы, и офицеры зачастую мундиры только на службу и надѣваютъ. Съ насъ за это никакого взыску нѣтъ. Однако, что-же это мы!.. Эй, турки! — крикнулъ Алабинъ:- шипучаго, скорѣе! Выпить надо ради друга потеряннаго и вновь обрѣтеннаго!